боже, почему у меня такое восхитительное чувство юмора?! 

сегодня поняла, что самое большое потрясение, которое произошло со мной с тех пор, что я снова в минске - ультрапастеризованное молоко 1,5 % "славянские традиции" больше не выпускают в картонных пакетах. а если они и есть, то там нет этого "ультрапастеризованное", а просто "пастеризованное". я не хотела об этом думать, но, все же, пора признать этот факт.

сижу в галерее и караулю какой-то шабаш. мучаюсь в сомнениях по поводу выбора:

- доделать английский;

- выходить покурить каждые пять минут;

- бухнуть припрятанным в шкафу винишком 10 сортов. 

ххх: ангелина, с вами так приятно находиться и разговаривать. можно я вас приглашу в филармонию?

а: хм. вы преподаете монументальное искусство в академии, а у меня есть муж, так что не думаю.

шаппо старший приходит ко мне каждый день.

шаппо: фекла /так меня называет/, ты так изменилась за эти два месяца, что меня не было. я соскучился. так похорошела и стала блондинкой! дай угадаю - тебя кто-то жестко поимел?

а: меня никто никогда не имеет.

шаппо: ...ты кого-то жестко поимела? 

а: ...хм.

снилось, что я беременна и уговорила илью пересадить ребенка в него. именно пересадить, т.к. операция казалась не сложнее пересадки цветов в другой горшок. потом, когда все было сделано, сказала, что передумала и ему нужно сделать аборт. улаживая все вопросы в регистратуре, стало так легко от того, что я просто буду сидеть и ждать окончания процедуры, поддерживая илью лишь духовно, без вмешательства в физиологию.

Поиск Новой Соборности в Веймарской республике как следствие групповых фантазий. Психоисторический анализ.

 

    Первая мировая война стала той отправной точкой, где берет свои истоки архитектура Веймарской республики. Именно на фронте, в условиях забвения моральных установок и осуществления так называемого «жертвоприношения», начали произрастать молодые побеги нового витка в развитии группы, которая выступала под знаменами уничтожения тесноты, мрака и негигиеничности средневековых строений.

    Не случайно и то, что именно архитектура Веймарской республики (в противоположность живописи данного периода Германии, где изображались лишь символы неуверенности) лучше всего отображает начавшуюся после войны стимуляцию и установление баланса в обществе, т.к. именно архитектура является самой единой (объединяющей) из всех искусств.

    Естественно, что в связи с рассеиванием после войны групповых фантазий, людям была необходима новая, более модифицированная групповая фантазия. Из-за кризиса мировосприятия людей во время войны возникает потребность в религии. Последняя сталкивается с неприятием буржуазного сознания  и цивилизационных устоев в целом (в частности – эклектики), которые отождествляются с причиной минувшей войны.

Вполне оправданно, что в этих условиях архитекторы начинают поиски Новой Соборности. Готика (а также отождествляемое с ней стекло), переплетаясь с органикой (возможно, что данный элемент является следствием влияния обостренных фетальных воспоминаний по причине очищения войной), становятся фундаментом, на котором будет воздвигнута послевоенная архитектура. Лоттар Шраер в журнале “Der Sturm” писал: «Ложный свет Просвещения преодолен, и империя провидцев, эстетиков, последователей Будды и немецкого средневековья сегодня воскресла». Данный феномен превращения светской культуры в культуру «духовности» вполне естественен, так как группа (Веймарская республика) искала в то время новую опору для групповой фантазии. Ввиду того, что жизнь группы протекает на более низком уровне эмоционального развития, чем уровень жизни индивидуума, то она берет в свою основу наиболее бессознательное – веру в божественное.

Следует отдельно рассмотреть стекло как символ утопии, зародившейся во время Первой мировой войны. Дело в том, что именно данный материал ассоциировался с средой чистого духа и светом. Свет же в свою очередь воспринимался как всепроникающая сила, способная одухотворить руины старого порядка, а стеклянная архитектура как материализация света. Не зря в послевоенные годы звучит призыв Б. Таута: «Света! Воздуха! Солнца!»

Стекло, подобно мыслям, которые возникают при посещении готического собора  с испещренными в нем витражами – душа рвется ввысь, в беспредельно расползающуюся пустую бесконечность. Как писал на этот счет О. Э. Мандельштам: «Готический собор не изолирует пространство, а протыкает его злой стрелой готической колокольни». Не стоит упускать и тот факт, что стекло символизировало чистоту и, стало быть, и воссоединение с природой. Именно на примере данной смысловой цепочки можно понять слияние готики и органики как естественный процесс для того времени.

Также следует отметить, что в русле групповых фантазий планировалось установить баланс между кристаллом и аморфностью. Так, Герман Финстерлин (наиболее оригинальный архитектор и теоретик группы «Стеклянная цепь») писал: «Внутри новых домов люди не будут чувствовать себя обитателями сказочной кристаллической друзы, но обитателями внутренностей живого организма. Необходимо выбить человека из жилья в бесконечное вегетативное пространство». Предыдущая цитата очень ярко отражает потребность данной группы в воссоединении с природой, которую можно толковать как необходимость психологической терапии.

Война, воспринимаемая людьми как безличностный уничтожитель миропорядка, подрывала веру в безошибочность пути урбанистической культуры. Вслед за этим, происходит идеализация первозданности, аскетизма и органики. Архитекторы считали, что это позволит избежать катастрофических войн в будущем. Крик души против жестокости сливается с поиском духовной целостности и хрупкостью политического порядка первых послевоенных лет. Все это перерастает в выпячивание характерных фетальных образов: сексуальная символика тонов и форм граничит с идеями паломничества, Вознесения (проекты Б. Таута и Х. Пельцига), дома растущие на деревьях вместо листьев сливаются с теорией о калейдоскопах бесконечной всепригодности (Г. Финстерлин). Вполне естественной в этом ключе является и идея о приравнивании архитектуры с творцом мироздани, а это, в свою очередь, можно трактовать как то, что образ необходимого для группы лидера выливается в феномен самой архитектуры как лидера.

Аспект органики в архитектуре можно наблюдать и в «пульсации» строений. Динамизм форм, нарочитая  дисгармоничность острых углов, беспокойные сдвиги объемов – все это символизирет настроение группы.

    Таким образом, рассмотрение главенствующих идей в архитектуре начала Веймарской республики позволяет сделать вывод о том, что с очищением войной и сотворением нового государства для группы (Германии) наступает новый виток в развитии. Следовательно, имеет место развитие радикальных идей о новом порядке. Вместе с этим, начинается поиск новой групповой фантазии (в данном случае – Новой Соборности), которая будет опорой и своеобразной защитой группы.

а. наливает пивасик: ёпта, я ёбаный официант.
и: ммм. 
а: ёпта, я ёбаный официант, погляди-ка.
и: спасибо... вы налили себе.

Рената Литвинова как я ненавижу этих жирных

вечный реблог.

я бухой. 

завтрак победителя.

архитектура эпохи мэйдзи.

К 1867г. Япония была всецело готова к переменам, которые произошли после переворота Мейдзи. Необходимость новой волны заимствования иноземных традиций, так свойственной Японии, уже витала в воздухе. Естественно, что как только политика затворничества была ликвидирована, Япония стала с остервенением впитывать в себя культуру Запада. 

Период Мейдзи — переходный период в истории японской архитектуры. Здесь традиционная преемственность была нарушена, образовался «разрыв» японских ценностей. Он сопровождался ощущением собственной отсталости, что только подогрело необходимость японцев перенимать европейский опыт без его критической оценки и сопоставимости предлагаемых моделей к японским реалиям.

 Utagawa Sadahide: Americans Enjoying Sunday in Yokohama. 1861, 36 x 24.2 cm

В итоге, заимствованный классицизм, эклектические веяния (пусть даже и с попыткой интегрирования в традиционную архитектуру) стали такими же неуместными, как в повседневной жизни выглядел европейский костюм, поверх которого японец надевал кимоно. Девиз «богатая страна, сильная армия» стал заменять эстетику саби.

В архитектуре период Мейдзи несколько выходит за хронологические рамки исторических событий. Дело в том, что первое сооружение европейского типа появилось еще в 1865 г. - это было здание представительства торгового дома Гонконга. Оно представляло собой деревянное строение в форме трилистника, который, в свою очередь, был окружен верандами. Символом же завершения эпохи Мэйдзи можно считать отель «Империал» Фрэнка Ллойда Райта. Данное сооружение стало заключительным элементом в построении межкультурного моста с дальнейшей рефлексией уже японских архитекторов в русле необходимой степени и способах «заимствования». Т.е. здесь уже можно говорить о становлении критического мышления в интерпретации канонов западной культуры. 

Предпосылки и символика

Как говорилось ранее, авторитет европейцев в эпоху Мейдзи был неоспорим. Поэтому, именно им поручалось решение проблемы разрядки перенаселения городов, разработку его нового планирования.

Потребность в интенсификации промышленности также повлияла на постройку предприятий европейского типа. В этом русле стоит упомянуть, что с 1870 г. под контролем департамента промышленности происходит строительство фабрик, инженерных сооружений и т. д. Уже в 1871 г. под руководством департамента была построена прядильная фабрика европейского типа (г. Томиока). Сооруженная французами, она имела «П»-видную конструкцию и на тот момент являлась самой большой постройкой в мире данного типа.

Особого внимания заслуживает строительный материал большинства зданий этого периода — кирпич. Архитекторы Запада были уверены в высокой сейсмичности кирпичных, а позже и железобетонных конструкций (если не брать в расчет те случаи, когда они оставались полностью равнодушными по данным вопросам). Также здесь стоит упомянуть и тот аспект, что кирпич для японцев в эпоху Мейдзи стал тем символом престижа и приобщенности к европейским ценностям, к которым они стремились. 

В 70-е гг. Дж. Уотерс строит первую на территории Японии печь для обжига кирпича. С этого момента начинается его массовое внедрение в строительство.

В качестве символа стоит также упомянуть и внедрение стекла. Данный материал, в отличие от европейской постройки в целом, стал применяться и в массовом жилищном строительстве. Трагизм использования этого элемента состоит в том, что традиционные раздвижные сёдзи (которые не выступали преградой между духовным мироощущением и слиянием с вселенской пустотой, но лишь способствовали этому процессу путем органичного их раздвижения в любой удобный момент) стали заменяться стеклянными окнами. Теперь Японии суждено будет смотреть через ложную пелену стекла, трансформирующую своим покровом истину.

Виды строений и влияние Запада

Первый период (до 1886 г.) следует рассматривать как доминирование двух типов сооружений: деревянное зодчество и здания из кирпича и камня.

Преемственность первого типа достигается с помощью выполнения основных работ японскими плотниками. Последние были воистину мастерами высочайшего класса, что позволило им внедрять в новый тип строений традиционные элементы. Т.е. здесь имеет место сочетание европейского и японского. В перечень данного типа сооружений входят банки, гостиницы, торговые представительства. 

Наиболее известные: гостиница Цукидзи в Йокогаме (1868 г.), первый национальный банк в Токио (1872 г., арх. Кейсуке Симидзу). 

Если первое сооружение представляло собой копию американских провинциальных гостиниц ХIХ в., то второе носило эклектический характер (свойственно первоначальному освоению европейских традиций японскими архитекторами). Это связано с воссозданием каменных образцов в дереве. Японцы, выявив свою несостоятельность в этом, вынуждены были обратиться к американской архитектуре, в чьем зодчестве широко применялось дерево.

Ко второму типу архитектуры относятся государственные учреждения, которые ничем не отличаются от европейских и американских образцов. Если же говорить о каменных конструкциях как таковых, то последние требовали детальной разработки противосейсмических мер. Последние, конечно же, не проводились. Но факт остается фактом: с 1874 по 1880-е гг. Япония неустанно строит все государственные учреждения из камня.

Кирпичные здания также были вполне логичными в соответствии с замыслом правительства: Токио должно стать равным с Лондоном и Парижем. В связи с этим, Дж. Уотерсу было поручено отстроить квартал Гиндза (1875 г.), сгоревший при пожаре 1872 г.. Однако, эксперимент на удался и кирпичные строения еще долго пустовали. 

Стоит также отметить, что в данном направлении действует специальный департамент, который с 1868 по 1886 гг. контролирует проекты правительственных зданий.

Что касается основных элементов архитектурных конструкций в «западном стиле», то здесь можно выделить два основных критерия: веранда в два этажа и купол. Естественно, они не применялись в дальнейшем, т. к. шли вразрез с повседневным укладом жизни японцев, а также климатическими особенностями.

 Kusakabe Kimbei, 553. Grand Hotel, Yokohama. 1890s, 19 x 27 cm, hand-colored albumen silver print, Yokohama Archives of History. 

Если же говорить о влияниях, то стоит отметить, что период с 1868 по 1886 гг. знаменуется превалированием французских, английских и американских веяний (как символ демократических стремлений Японии). Значительное влияние на дальнейшее развитие японской архитектуры оказывает Дж. Кондер. Его главной целью в Японии было создание нового стиля, который, в отличие от сооружений его предшественников, примет во внимание климатические и топографические особенности. По его проектам были сооружены: государственный музей в парке Уэно (1882 г.), лекционный зал отделения литературы и права Государственного токийского университета (1884 г.), здание Мицубиси №1 (1894 г.). 

Ueno Park Museums, c. 1910.

Mitsubishi Ichigo-kan

Авторитет Дж. Кондера был настолько высок, что ему первому было поручено прочесть курс лекций о европейской архитектуре на территории Японии (1873 г.). 

С усилением милитаристских тенденций Япония стала ориентироваться на германские архитектурные традиции (а точнее, на ее консервативную линию, которой присуща гипертрофированная официозность). Наиболее известными представителями немецкой архитектуры были Г. Энде и В. Беккман. В связи с тем, что они вовсе не учитывали японской специфики, архитекторы зеркально переносили европейские веяния на японскую почву. 

Японские архитекторы и дискурс о преемственности

Уже в 80-х гг. на горизонте появилась плеяда японских архитекторов. В 1879 г. технологический колледж оканчивает первый выпуск архитекторов: Кинго Тацуно, Отокума Катаяма, Тацуядо Соне и Сигидзиро Садати, которым суждено будет сыграть важную роль в становлении новой японской архитектуры.

Однако, их ранним работам свойственно тотальное подражание европейским вкусам. В качестве примера можно привести проекты зданий Кинго Тацуно: Национальный японский банк в Токио (1896 г.), токийский центральный вокзал. Данные строения откровенно копируют образцы ренессанса и классицизма.

Продолжительное игнорирование национальных традиций привело в итоге к непосредственной реакции. Ее целью стало примирить европейское и японское. В качестве посредников данного процесса можно назвать Кейсуке Симидзу (младший) и Фрэнка Ллойда Райта.

Важное место в данном вопросе занимает дискуссия японских архитекторов о характере и будущем японской архитектуры, о возможности самобытного пути последней. 

Здесь обозначился конфликт между традиционалистами (Цута Ито, Ясухаро Оцука) и пропагандой западного стиля (Гонци Такеда и Кихо Окума). Все же, обе эти линии не отрицали необходимости использования как западной, так и японской традиций.

Разработка теоретических взглядов о характере японской архитектуры приводят к осознанию неправомерности красоты, лишенной смысла, не имеющей утилитарных свойств. Бесспорно, этот аспект можно рассматривать как непосредственное восстановление исконных японских ценностей. 

Как говорилось ранее, в роли заключительного элемента в построении межкультурного моста выступил Ф. Л. Райт и его отель «Империал» (1916-1922 гг.) в Токио. Строение представляло собой расчлененное здание (конструктор как идеальная модель зданий присуща всем работам Райта), что повышало его устойчивость при землетрясениях, с обильной орнаментацией и рельефностью. 

Сам Райт стал проецировать каноны японской архитектуры на свои дальнейшие работы уже за пределами Японии. Это в свою очередь послужило развитию конструктивизма. Райт провозгласил идею непрерывности архитектурного пространства. Форма должна была вытекать из его специфического назначения и уникальных условий среды, в которой она возводится. Не сложно догадаться, что прообразом данной концепции стало строение японского храма.

Отель «Империал» стал той точкой, которая окончательно убедила японских архитекторов в необходимости принятия во внимание традиционных ценностей и национального наследия. 

Следует также взять во внимание и тот факт, что традиционная японская архитектура оставалась устойчивой в массовом жилищном строительстве. В повседневной жизни быт основной массы населения не был изменен. Следовательно, традиции и в архитектуре не подверглись трансформации. Это оставшееся за кулисами продолжение традиций в свое время послужило самоопределению японской архитектуры.

как сменить тему. краткое руководство для чайников.

25.10.2014

с минуту на минуту настанет годовщина наших отношений. 

прости меня. за то, что в определенные времена я не пропускала ни одной юбки или краешков брюк. прости, что постоянно унижала и ты чувствовал себя ничтожеством. прости, что ты варил мне суп всю ночь, в то время, когда я гуляла с другими, преследуя свои тщеславные планы. прости, что мы не живем на нахимова и никогда не жили там вместе. прости, что когда ты звал меня в то утро, которое могло бы быть для тебя последним, меня не было рядом. прости мой командный тон и то, что я наступаю тебе на ноги, когда провожу наступательные операции. за скинутый с пятого этажа на лестничный пролет весь твой гардероб. за то, что часто не вижу ничего, кроме цели. прости за то, что мне нельзя сказать нет. прости, что выигрываю в спорах и ты всегда веришь в то, что я говорю. прости, что когда-то подсадила тебя на японские мультики и постоянно навязываю свои интересы и предпочтения.

этот плейлист посвящен тебе с двадцать пятого января две тысячи пятого года и будет таковым всегда.

инглиш.

г.: ангелина, не используйте в своем эссе такие категоричные слова, как "must" и "never". я их называю "палочными". вы же не тоталитарный диктатор, а исследователь.
голос ангелиши за кадром: наивная.

09.11.2014

24.12.14

а: давай, пиздани какую-нибудь сопливую хуйню. мне очень нужно.

и: хочу, чтобы мы всю жизнь были на необитаемом острове и смотрели мемасики.

а: ахуэна. 

настроение: 
бегать по квартире абсолютно голой и вштыренной, как кирхнер на самых знаменитых с ним фоточках. и чтобы гости, много гостей. 

а: я ненавижу это место. 

и: ну, ангелина. прояви хоть немного чувств. ну же, ты же можешь. хоть чуточку эмоций или сентиментализма. 

а: я бы никогда не приезжала больше туда, если бы было возможно. или же приехала только для того, чтобы гранатометом расхуярить там все. камня на камне не оставить от этого маленького городка. убить и расчленить каждого его жителя.

так, все, чуваки, я перебираюсь в свою угольную норковую шубу. меня это все заебало. я анорексон и не хочу больше мерзнуть.

07.2015

почему все думают, что меня нельзя задеть, сломить или обидеть:

1. потому что я уничтожаю и иду по головам;
2. потому что я порабощаю;
3. потому что я всегда добиваюсь того, чего хочу.

меня заебало это блядство и паскудство повсюду. 

заебало лишь потому, что я главный идеолог возвеличивания одного и другого.

когда-нибудь напишу, почему никто другой, но лишь я император. но это потом, потом... 

потом лишь потому, что императору дозволено медлить и выжидать.

papurika, 2006.

porcile, 1969.

из серии "я ужасно люблю фильмы, где упоминается георг гросс и бертольд брехт. особенно, если это воспроизводится в качестве заезженной пластинки"

а: ну не знаю, я бы такого никогда не сказала о другом человеке.

лиза: чувак, тебе достаточно узнать, что человек скорпион по знаку зодиака, и ты уже готова облить его серной кислотой.

суперспособность.

м: как тебе это удалось?! ты с ней разговаривала как с нормальным человеком и у тебя даже получилось ее в чем-то убедить! она ведь вообще людей не слушает. у тебя предпринимательский склад ума.
а: это несложно, когда ты еврей-манипулятор. 
я таких дамочек пачками каждый день уламываю. ёу.
//после двухчасовых переговоров с хозяйкой-немкой нашей квартиры//

татьяна: ангелина сергеевна, не соизволите ли выйти со мной во дворик и покурить? сигареты за мой счет.

а: ... /download/ ... 

где красная дорожка?

как прекрасен этот мир.

сцена первая:

//ангелиша идет по улице//

- как же охуенно жить.

сцена вторая: 

/вспоминает об огромном бокале, который стоит на пустынном столе, а там доверху налита водка тоник; через секунду лиза швыряет его об стену в порыве ненависти, разбивает вдребезги/

//ангелиша начинает горько плакать о потерянном бухлишке//

как я пишу.

никогда ничего не исправляю и не думаю об оборотах. обычно - четыре страницы А4 14 кеглем с одинарным межстрочным интервалом за два часа. пишу не отвлекаясь, вскользь выуживая и выкуривая сигареты. всегда должен быть кофе (хуже, т.к. быстро стынет и становится невыносимым) или чай под рукой, т.к. все, что фиксируется в форме слов, букв, голосовые связки автоматически проговаривают напряжением мышц. иначе я - запыхавшаяся собака с максимально открытым ртом. мне не нужно ждать вдохновения, т.к. всегда есть, что сказать и всегда наплыв кроется во мне, в глубинных источниках, жаждущих выхода. бывают кризисные ситуации, когда кажется, что если я не напишу что-либо, то дьявол во мне съест душу или её частицы, которые только лишь и остались. 

тишина обязательна ровно также, как и отсутствие людей возле. я могу, конечно, писать на провинциальных вокзалах и работе, но, согласно моим долгим и упорным наблюдениям, выходит слишком ненавистно и едко. всему виной то, что окружение заставляет меня (за редкими исключениями самых близких - тех, кто изначально только и делал, что умолял меня об этом) хотеть ими управлять и порабощать.

знаю также, что, например, короткевич, писал только в белоснежной накрахмаленной рубашке и "при полном параде." но мне кажется, все зависит от стиля - если ты хочешь писать сопливую хуйню для наивной шелухи, то сиди в белоснежной накрахмаленной рубашке, пожалуйста.

мне плевать на одежду. даже лучше: чем более на мне будет слоев и замусоленных, засаленных краев, тем лучше для текста. чем свободнее свитшоты папика, тем благополучнее все выйдет. помешанная на чистоте - я вступаю в крайность, когда контактирую с деятельностью написания. 

все же лучше, если в пространстве не будет ярких оттенков, т.к. в данном случае все, чего мне будет хотеться - это уничтожить источник цвета. 

если зажечь благовония, то текст становится пресыщенным, но дурманящим. 

я практически никогда не перечитываю то, что пишу. исключением могут быть те случаи, когда мне хочется окунуться в то чувство, которое я испытывала при написании и, как это всегда бывает, не узнать его. это приятное неузнавание, которое мне нравится. в остальном же - я отбрасываю написанное как отработанный материал, который мне не нужен. этот процесс схож с тем, как в жемчужную раковину попадает мусор (текст), а моллюск, его мантия (читатель) обрабатывает его, реагирует на инородное, делает из него свою субъективную жемчужину. моя роль - роль течения или случайного стечения обстоятельств, которое привносит в раковину подобные изменения. казалось бы, данная роль мизерна, но, все же, является основополагающей. так я пишу - с осознанием своей крохотной толики, внесенной в процесс обработки индивидом написанного мною. 

芥川龍之介 生前の映像 昭和２年（1927） Ryunosuke Akutagawa

были деньки.

a: my specialization is culture

g: what you mean?

a: i mean the culture of the weimar republic

g: ангелина, вы так говорите, будто бы при слове "культура" все понимают, о каком времени и стране идет речь

какой-то неизвестный чувак: о, это ведь ты защищалась вместе со мной, когда я был на втором курсе, а ты на четвертом? баухауз, бруно таут и вальтер гропиус - я впервые услышал все это тогда. спасибо, было очень круто.

а: ничего себе! ты помнишь? да, вы тогда все не могли остановиться, все задавали вопросы.

группа и голикова сидят разинув рты.

омут. секс в арке.

- Мы ведь встретимся в понедельник? 

- А? Да. 

- Я позвоню, - последнее, что услышу в динамиках телефона. 

Наутро, после преображения себя в Витрувианского человека, буду ходить от стены к стене, будто чересчур наглотавшись амброзии, ненавидя себя. Похоть была худшей чертой, сравнимая разве что со льстивостью. И, ставя себя на вершину, выплетая себe венец в делах любви, вся моя жизнь так или иначе была посвящена отречению, той степени пуританизма, когда у твоего подножия лежат груды оргазмирующих тел, а ты лишь склонен степенно наблюдать на спокойное течение реки в расщелине гор на фоне заходящего солнца. Признаться в том, что из этой потенциальной груды я выделяю кого-то и испытываю похоть - значило бесконечно ниспадать. 

И я лишь с отвращением наблюдала за мнимым счастьем влюбленного, надеявшегося на лучшее, на встречу в понедельник и вторник, и четверг. Отключив телефон, мне было более чем все равно. Четырнадцать пропущенных звонков. Пустые гудки станут разрывать барабанные перепонки И. день ото дня. Иногда, исказившись в преломлении моих пальцев, будет звучать женский голос, говорить, что телефон абонента отключен или занят. 

И. вновь и вновь будет видеть мой профиль, глаза, что никогда не будут устремлены на него, слова, вырезанные с четкостью портных ножниц. Мне будут ставить в вину то, что извлекаемые фразы излишне вкушаемы мною - будто стараюсь выжать из каждого звука малейшие переливы двойственного. По причине того, что навык связывать все воедино еще недоступен мне в ту пору - стану умирать от стыда, когда все взгляды аудитории прикуют себя ко мне, едва я стану издавать первые шорохи. Слепота моего гения - повелевать словами таким образом, что при пустынном "Раздевайся" человеку не останется ничего иного, как исполнить приказ - окажусь сверх осознанным манипулятором. Но в то время все было иначе. И., наблюдая за мной во все глаза, не знал, что если бы у меня было право высказать то, что я испытываю каждое мгновение находясь вместе с ним в аудитории, то это был бы безутешный рёв негодования. И он смотрел не видя или уверяя себя в том, что он мне безразличен. 

Как-то раз И. решит пройтись поодаль от меня до остановки возле ГУМа. Он будет восхищен фактом сосуществования наших двух миров дополнительных десять минут, хитростью выловленных из толчеи дня. Факт кражи будет превосходен и уничижителен одновременно - так захочется еще. Я буду идти не замечая, но с чувством соучастия. Будучи таким же действующим лицом как и И., мне удастся остаться безнаказанной. Но пока, нацепив личину холодного безразличия, иду впереди, разрезая по диагонали Александровский сквер. 

Затем: почему бы не продлить наше совместное представление, отщипнув от времени еще немного утром? И. будет ждать прибытия сотого автобуса к Дому офицеров, идти впереди завидев меня. 

Почему бы не продлить наше совместное соучастие после того, как я выйду из интерната, где вся группа, за исключением И., будет коллективно проходить тесты по информатике? Почему нет? Подумаешь, просто случайно шел на остановку у вокзала и подождал у перехода возле ворот города! Как в кошмаре, где нет выхода, я шла навстречу, издалека завидев кисть руки с зажатой в ней сигаретой. Кисть опоясала неровный полукруг, приблизилась к губам до того, как сознанию удалось персонализировать, восстановить единый образ знакомого человека. 

Почему бы не поехать на одном троллейбусе и пропустить свою остановку? 

О чем думал И., когда впервые просидел весь вечер на скамейке у моего подъезда? Уверена, что в его мыслях не было ничего сверхъестественного. Игра и наши роли в ней были расписаны и стали распространять наркотическое действо. Но если я была пассивным началом, то И. был моей противоположностью. Все, что требовалось от меня - отвергать и ненавидеть. Ему - умирать без ощущения моего присутствия рядом. От этого произрастает все дальнейшее: 

- ожидание сотого автобуса у Дома офицеров; 

- час двадцать минут, умноженные на четыре, непрерывного улавливания отрезков: сбившихся прядей волос, сложившихся еврейских гусиных лапок у век во время холодной усмешки; вздох; еще один; полуоткрытый рот; смена положений; смена коленей с одного на другое; 

- выловить из трясины темного коридора взглядом, плыть поодаль до ГУМа; 

- обед; 

- троллейбус до Корженевского; 

- смотреть в окно, задрав голову несколько часов, до тех пор, пока не станет ломить шею - попытка ухватить за пазуху движение тюль на карнизе пятого этажа; 

- две пачки сигарет в день - аллегория полезного времяпрепровождения. 

Туман сознания покрыт врезающимися мыслями и строками еще ненаписанных стихов. Той осенью город круглосуточно был охвачен мутными частицами неродившегося дождя. В нем И. на площади у Красного костела ночью. Туман, истощенный, перетекает в дождь, стекает струями начиная с макушки, сцепляя волосы в жирные сгустки прядей. Откуда-то издалека доносится неуемный шаг прошлого. Как шли в сентябре на остановку к Институту культуры, удлиняя шаги, заморозив вечность разговора. Мы придумали путь вместе, брели по стороне Педагогического университета. Не дойдя до моста, стоя у парапета, я обронила: 

- Сможешь взобраться и пройти по нему на протяжении всего моста? 

- Не. 

- Слабак, - торжество взгляда и приоткрытой усмешки. 

Несколько лет после, буду думать, что эта сцена всему виной - тому презрению, которое зародилось во мне. 

И. старается не думать и просто стоять, уставившись в плитку площади. Он изобретает места, в которые можно пойти, утаить себя после неудавшегося видения чуда - распахнувшегося окна пятого этажа. 

Однажды, прокравшись в подъезд, он подсунет в дверь тамбура билет на премьеру “Меланхолии”. Впервые И. станет страшно за себя, свою зависимость. 

Я не увижу, не загляну под коврик. И. будет ждать в полупустынном зале, зажав сердце в кулак, не надеясь на мое согласие или надеясь вскользь. Через пару лет, сидя в аудитории перед ним, воскликну: “О, я люблю “Меланхолию” почти также, как “Древо жизни”” - кто-то язвительно и больно прыснет истеричным смехом без причины где-то вдали. 

Однажды, просидев в интернате допоздна за коллективным прохождением тестов по информатике, добротно полноватая четверокурсница Д. напоит меня. О ней ходило много слухов. Один из самых всеобъемлющих - то, что она может гнать первоклассный самогон из всего, чего угодно. Голос Д. по резкости превосходил все, что ранее было мною услышано, и если бы он извергал призыв “Вперёд! На баррикады!”, то люди бы полчищами бежали исполнять призыв этой женщины, в глазах которых не было сомнений. Но Д. просто бесконечно расхаживала по кухне, неустанно подливая в бокалы. На остановку я шла не помня себя. Пьяно посмеиваясь, мой рот самопроизвольно излагал нечто липкое, не поддающееся объяснению. Усевшись в кресло троллейбуса, обитое дерматином, неожиданно стало трясти, хоть все мое тело максимально накалилось. Я впервые желала так сильно. Казалось таким простым желать И. в арке тринадцатого дома на улицы имени Корженевского, вдыхать его запах, чувствовать его скорость и сливаться с ней в импульсах, быть прижатой к стене. Нет, не так. Я желала не И., но быть изнасилованной им. Неплохое развитие сценария. 

Ночной свет фонаря и арка, пробуравившая дом, звуки борьбы и подчинение. Кончив на полпути к дому, вновь и вновь желала и обретала себя лишь в этом образе, в затемнении арки. Все, что мне было нужно - это чтобы И. был там, на посту у моего дома. 

Конечно, он был. Захлебываясь вдохами и на полусогнутых ногах, сопротивляющихся ударам сердца-молота, нагло смотрела в глаза, оставаясь на краю мрака арки. И. шел выбрасывать окурок и не заметил меня сразу. Увидев, он инстинктивно отшатнулся как от огня того, что было перед ним, стояло, готовое наброситься. Совладав с собой, закурил вновь, сел у двери домофона - так люди цепляются за привычное место, которое кажется им едва ли не родным в стрессовых ситуациях. 

Я прошла внутрь, испытала оргазм в лифте синхронно с распахнувшимися дверями на пятом этаже.

P.I TCHAIKOVSKY : hymn of the cherubim by The USSR Ministry Of Culture C...

спокойствие.

клиентка: боже, как же я обожаю моне! может, мне его купить?

голос а. за кадром: это не ебаный моне, а гребаный ван гог, мать его.

клиентка:  нет, ну все-таки какой прекрасный у вас моне!

голос а. за кадром: БЛЯТЬ. ЭТО ЕБАНЫЙ ВАН ГОГ.

клиентка: но я все-таки возьму кандинского.

голос а. за кадром: умри, сука, это илья чашник.

Perfect Blue: Interview with Director Satoshi Kon

когда ты водолей или телец.

и: ну, я же не такой, как ты теперь. 

а: а какая я теперь?

и: умудрённая женщина.

ккк

ангелиша выходит из хулигана покурить.

в дверном проеме пересекается с синицей.

на автомате говорит: "здравствуй"

синица на автомате и с интонацией обольстителя: "привет"

штрихи к совместному лиловому портрету.

промозглый вечер опоясал этот город, сгрузил сумерки на обочины дорог предпоследнего дня сентября вместе с листвой, безуспешно прибираемых в копны людьми с неудавшейся жизнью. наверняка они носят жилетки ярких цветов лишь для того, чтобы расставить акценты, указать на промах выстрелов длиною в жизнь. яркий цвет - символ атрофии и неудач. но затемнение делает свое, сглаживает резкость, когда мы доходим до киевского сквера. 

у тебя в портфеле сиреневая жидкость, которая при выдавливании похожа на черных слизней - источник моих седых волос. не доходя - магазин стерильных продуктов; водка в подарок. рахат лукум будет обволакивать дыры в наших зубах, разъедать боль, сравнимую с осколочной раной. 

смущение первого знакомства маши и ильи. смеюсь - внутри страх восприятия меня как сошедшей с ума. 

по наитию:

три кубика льда;

водка, заполонившая собой одну четвертую часть стаканов;

замороженный лайм;

швепс до краев выплескивает пузыри на поверхность, приземляясь на текстуру стола;

соломинка под цвет одежды или скрытых желаний. 

маша включает аукцыон.

погружение. вопли ильи о второй бутылке. с улицы наши окна и диалог покажутся ему вырезанной кухонным ножом сценой бродвея времен прихода постмодерна. ухожу в антракт, слушаю доносящиеся из кухни звуки оппозиционной тематики, бряцание моющейся посуды. образ истлевшей сигареты в поникшей руке.

к обеду я разбужу тебя лиловым цветом волос, поглощу всего целиком и частями; слизывая. время есть. 

соль для ванн с лавандой; банки и бутылки здесь тщательно окрашены в розово-сиреневые тона волей случая. оттеночный шампунь делает аметистовой воду, в которой мы топим свою усталость от еще не начавшегося дня, сплетаем ноги, руки; набухшая головка члена всплывает поплавком. желание повсюду, в этих несвойственных похоти сиреневых клубах пара.

навязчивая идея встретиться, воплощенные в буквах социальной сети наугад: "хочу макчикен". и мой стиль написания не позволяет углубляться в подобные обороты действий.

дальше - упаковки зефира и халвы через день - предтеча того, что будем обласканы друг другом через пару-тройку часов, менять конфигурации, спорить за первенство в удобстве объятий с предыдущими годами.

был ли кто до нас или в промежутках между? все они - лишь девственные плевы, которые колышутся шелухой по пустынным предрассветным улицам. стоит ли считать, воспринимать?

в среду ты принес ворох пирожных. ты всегда это делаешь, встречая после занятий. шоколадные эклеры в пакете вылазят наружу после вопроса "ты проголодалась?"

пятница пришла крадучись, с тревогой прошлого вечера и воплем боли в тишине проспекта машерова - театр белорусской драматургии напротив. свернула на кропоткина, обошла школы в духе конструктивизма, бесконечные центры стоматологии. две француженки пели марсельезу впереди, навевая сакральное нечто. 

принудительный поход на выставку в "палац" для фиксации расположения наших картин в зале. ожидание совместного входа. грязные, чистые, притушеванные люди снуют повсюду, выпархивают с бокалами-муляжами в руках, вмещающих на дне остатки мыльного шампанского. там маша с четвертым бокалом и начерченными фамилиями не воспринятых художников. все в сизых тонах. лишь персиковый сироп разжигает во мне что-то. пальто ильи жадно впитывает в себя пролитый мною бокал - лишь кажется забавным.  

изморосившийся город приветливо искрит, переливаясь в лужах на асфальте. трамвай увозит. 

тортилья готовится три часа, кровавая мэри не может добиться нужных пропорций - диспропорциональная выпивка с голосом бодрова на фоне; брат один и два в лучшем из качеств, которое можно найти. 

осветляю брови до белоснежного, становлюсь альбиносом. все парит в невесомости, совокупляясь со стеблями сельдерея. 

утром ненавистная поездка на окраину города, откуда происходит начало начал. часы на "интеграле" больше не идут, не уведомляют о температуре воздуха. затем - кофе в зернах, веники, броги, купленные ильей за копейки по моей инициативе, практически насильно, твидовые пиджаки, пальто в пол, дутые бомберы. я выуживаю в развалах тряпья бежевый плащ по щиколотку, белый комбинезон, сплочение на мне которых вызывает лишь одно желание - то, которое возникло до всего прочего. 

илья готовит омлет на троих. всеобщее восхваление. впервые кого-то стригу. маша бесконечно щелкает затвором. вспышка кажется одним сплошным потоком ослепляющего света. как и все, что я делаю впервые, выходит лучше, чем можно было бы представить. стиральная машина закончила свой цикл.  чувствую себя наряженной куклой по причине того, что все доставшееся мне сегодня куплено не за мой счет. едем в пельменную на осмоловке, тихо сидим. бирюзовый кафель уборной впечатывает мой взгляд в зеркало, где мое отражение: белоснежный комбинезон и аметистовые волосы - лучшее сочетание оттенков, которое видело это помещение. 

разговоры у стелы в ожидании восемнадцатого автобуса. близость двух фигур, слов в приглушенном гуле ночного города. хулиган как микрокосм. пожирающие взгляды, немецкие возгласы. поцелуи в помпезных арках на питерский манер не доходя до немиги, непрерывные разговоры сквозь туман, поглаживание влажного мха на клумбах, наши шаги, шуршащий смех, перевоплощения в роли персонажей рассказываемых историй. 

покой.

снилось, как мы с рэи кавакубо весь день пьем чаек в чайном домике по весне, а потом, когда наступает ночь, идем есть бургеры, т.к. ее фамильный дом находится в центре токио.
еще она мне подарила латексный плащ угольного цвета из новой коллекции, а у меня отбелены брови.

Разговор (фильм)

Лёня Фёдоров "ДАЛЕКО" / Leonid Fedorov "FAR"

Технология - Песни ни о чём

/ангелиша приходит к родителям, которые заняты своими делами по разным углам комнаты/

а.: зацените трек, чуваки.

/ангелиша включает/

/маман и папи группируются и без запинки воспроизводят слова от начала до конца, расходясь голосами в припеве на две партии/

/ангелиша стоит не двигаясь/ 

мне нужна моя норка и водка тоник. не знаю, что больше. 

а к чему снится стронгилла иртлач в роли моей лучшей подруги?

весь мир - мой огромный симулякр.

хх: о, у тебя такая юбка, как сейчас модно.

а.: да, я хожу в ней с восьмого класса.

уу: о, у тебя американские джинсы с высокой посадкой, как сейчас модно.

а.: да, я в них шесть лет хожу.

то, что самое красивое:

• мусорные баки; 
• полиэтиленовые пакеты;
• баки с песком, накрытые мешковиной; 
• осенние листья, превратившиеся в слизь; 
• замазанные граффити под мостами

омут. гаражи.

Мои закрома опустели. В середине октября денег осталось ровно столько, чтобы доехать до родного дома. Но неприязнь, которую я испытывала к этому месту, и дискомфорту из-за своей чересчур тесной одежды /то было время до открытия пены для ванн/, нельзя было измерить. По возможности хотелось бросить огромный саквояж с грязным бельем прямо в стиральную машину, подождать, пока она сделает свое дело, и, захватив деньги, уехать назад на последней маршрутке. Увы, моральные устои такого развития событий не предполагали. Тем более, что была А. К., которая в любой ситуации и степени моих падений и предательств оставалась мне верна. Бросая ее, не отвечая на звонки в те минуты, когда мы должны были встретиться, я всегда знала, чем это закончится - она сделает вид, что ничего не случилось. 

Наш уговор был прост - выпить где угодно, но до беспамятства. Семнадцатилетняя, как и я, она еще училась в школе. 

Саквояж из толстой кожи был благополучно разрешен от бремени грязного нижнего и верхнего белья, захвачен с собой на встречу. Денег по прежнему не было и все, что нам оставалось - это купить неимоверную массу пива. В "Центральном универсаме" города Б. мы приобрели в гигантских масштабах копченый сыр - тот, что косами. В круглосуточном можно было без проблем и паспорта взять шесть литров пива марки “Алiварыя”, а в “Журавiнке” - сигареты “NZ”. Конечно, все это было возможно только вследствие глубочайшего уважения и доверия со стороны А.К. 

Так мы шли по главной улице - огромный саквояж плелся меж наших ног, отбивая несуразную поступь нас двоих, реагировавших на эмоциональные вопли друг друга. 

Я хочу, чтобы всякий понял глубину момента, его дерзость - две семнадцатилетние девушки с излишним весом идут с огромным черным кожаным саквояжем и орут что-то, излишне приукрашенное нецензурной лексикой. 

Дойдя до родного района, усыпанного исключительно частными коттеджами, мы видели моих родителей, брата - они угрюмо и вскользь осмотрели выпирающую неровность нашей сумки. Так мы шли по окраине города, где бескрайним полем простирался заброшенный аэродром. На клочке этого места с недавних пор размещались узкой косой гаражи. Взгромоздясь на сваленные в кучу бетонные плиты и деревянные стропила с выпирающими отовсюду гвоздями, мы обетовали эту несопоставимую с жизнью местность; смотрели на печально раззявившую ржавую пасть микроволновую печь фирмы “AEG”.

Пенное пиво незаметно ручьями и водопадами лилось по диагонали в пластиковые стаканчики, переливалось в глотку; косы волокнами рвались, погружаясь, разрываясь под острием зубов. Впервые опробовав механизм разливания пива под углом, меня уже нельзя было остановить - небывалый закат подыгрывал, яркими красками расписывая степень нашего падения. Нам не было дела до этого. С диким рокотом челюстей мы запечатлевали на фотокамеру последние дни солнца шестнадцатого октября две тысячи одиннадцатого года. Но восторженность не может быть примитивной, когда речь идет о закате города Б. Нет, никогда ей не быть плоской. 

В дешевых сигаретах, казалось, есть смысл, особенная пряность. Дым обволакивал покровы, кожаную куртку. А. К. сочувственно вкушала рассказываемую историю об И. 

В нас было более четырех литров пива, когда я предложила поцеловать себя - мысль вполне очевидная для подобного состояния. Получив отказ, я не поверила, и, изрядно заболтав ее о том, что никто до этого меня не целовал, перешла в наступление. Где-то в течение минуты наших разговоров, я вперила взгляд на ее губы, так как не могла сфокусировать опьяневших глаз на чем-то более обширном. 

Мое ложное заявление о первом поцелуе еще парило в воздухе, когда я, никак не отреагировав на парирование А.К. “тем более, ты должна это сделать с И.”, вторглась в ее рот, покусывая губы. 

К несчастью, несмотря на мои иррациональные ожидания, целовалась она из рук вон плохо. Позже я узнаю, что этот уровень достаточно хорош. Но тогда она станет символом, олицетворяющих людей, не обладающих данным навыком. Все казалось странным и несуразным: узкие губы и идеально ровные ряды зубов, полость рта, которой мне, по неумению, запретили распоряжаться. Оставалось только технично исполнять ограниченные приемы, испытывая смешанное чувство скуки и желания уйти. Но А.К. начала постанывать и я не могла высвободить рук. 

Далее схема распития пива за гаражами была возобновлена, а пальцы в сплетении с сигаретой стали наощупь искать кнопки телефона. После нескольких попыток мои движения возымели успех - длинные гудки раздались в ушных раковинах. Нескольких осечек, состоящих из чужих номеров и слов “И., я люблю тебя”, на другом конце послышался глубокий выдох - поняла, что наконец попала по адресу. Впервые за вечер я испытала смущение, опьянение притупилось. “Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?” - я говорила после нескольких пустых фраз, канувших в небытии. “Не. Зараз ведаю. Калі пра мяне, то ты і так усё ведаеш.” - далее глубокий выдох и вдох; что-то, схожее строкам из плаксивой песни группы “Сплин” на обоих концах проводов. 

Неожиданно для себя самой, волны счастья, смешавшись с облегчением и алкогольной эйфорией, прошлись по каждой клетке моего тела. Заплетя ноги в неизвестную конфигурацию, я всей массой тела упала на землю - железный штырь, подстерегавший меня в земле, вгрызся в ткани кожаной куртки, грозя пройти сквозь локтевую кость. 

У И. был праздник. День рождение его отца. С тех пор я неустанно буду представлять мрак соседней комнаты, удалившийся от скоплений людей и света силуэт И., проявившийся под воздействием уличных фонарей. Что чувствовал он? В моем сознании всегда мелькает ощущение взорвавшегося пороха внутри силуэта, контрастирующего с лучами ночной улицы за окном. 

В его жизни это станет Событием. В моей - с головной болью отразится наутро вместе с судорожным предчувствием фатальной ошибки. Пьяное решение углубления в омут будет казаться попыткой умерщвления себя. А пока - я полуползла до дома. Обняв двоюродного брата сидящего в гостиной на диване и смеявшегося во всю с моих подкосившихся ног, я сбежала в уборную. Впервые в жизни я не знала меры и внутренности грозили уйти из моего тела, синхронизировавшись с алкогольным потоком и сбившимися в комки косами сыра выходящими через рот. Преодолев препятствие лестницы, я все же добралась до второго этажа, неразложенного дивана цвета малахита; упала наискосок. Последнее, что удавалось различить в той кромешной темноте - это то, что я витрувианский человек; то, что витрувианский человек создан по подобию меня, лежащей наискосок на диване цвета смарагдовой зелени шестнадцатого октября две тысячи одиннадцатого года. Витрувианский человек вертелся в колесе во всепоглощающем пространстве полуоткрытых век. Я смеялась в голос.