ловила  тёплую воду взглядом в одряхлевших ключицах восьмидесятилетней женщины, сама превращаясь в безмолвный булыжник. 

orgnl

 наверное, лучшее, что было написано мною

 Lucia Moholy, Bauhaus masters’ housing,

Moholy-Nagy’s studio window,

c. 1926, 

gelatin

silver print

17.2 × 23 cm

I told Miyazaki I love the “gratuitous motion” in his films; instead of every movement being dictated by the story, sometimes people will just sit for a moment, or they will sigh, or look in a running stream, or do something extra, not to advance the story but only to give the sense of time and place and who they are.

“We have a word for that in Japanese,” he said. “It’s called ma. Emptiness. It’s there intentionally.”

Is that like the “pillow words” that separate phrases in Japanese poetry?

“I don’t think it’s like the pillow word.” He clapped his hands three or four times. “The time in between my clapping is ma. If you just have non-stop action with no breathing space at all, it’s just busyness, But if you take a moment, then the tension building in the film can grow into a wider dimension. If you just have constant tension at 80 degrees all the time you just get numb.

— Roger Ebert, on Hayao Miyazaki

Gropius with Béla Bartók and Paul Klee in 1927

Yoshio Shimozato, Mesemb Genus, 1940

infrmtn

night / day

24/25.01.16

If you are not familiar with the festivals of the Bauhaus, then you don't really know the Bauhaus product. These festivals arise suddenly, on the most varied pretexts. For example, the great winds. Whereupon a gigantic placard is carried all over the community: FESTIVAL OF AERIAL GAMES. Two hundred kites of all sizes, shapes and colours float in the air at the end of thin strings. There is nothing more beautiful than that. Games played by 200 children of all ages . . . Summer brings many other delights, such as the water games known as bathing. The burghers are especially incensed, for allegedly the Bauhaus folk are fond of forgetting their swimsuits. But this is not true. I passed three summers there without a single occasion when the two sexes bathed together like that. Of course there were occasional exceptions, here and there. Extremely rare. But everyone loved the cold water and the stony beach. And boxing. I challenged Gropius, 'the Grand Seigneur' himself, to three rounds . . . The winters were even more perilous. This is the season when dancing becomes a health requirement . . . the time when girls bloom . . . Of course most of the credit goes to Andor Weininger, who organized the Bauhaus band. Jazz band, accordion, xylophone, saxophone, bombast, revolver. When he sits at the piano he reigns over all the masters; he leads, like Admiral Scheer, he uplifts, gesticulates, conducts, commands. His smile is world­famous . . . Here the individual dances are not performed in their usual form but as the throbbing pulse of the beat dictates. There are special Bauhaus dances, as well . . . The dancing is suddenly interrupted by a resounding crash. All eyes are on the stage. The Bühnenwerkstatt is at work. This merits a whole article in itself. The most striking farces, bloody tragedies, persiflages, exoticisms. There is something novel here: those spontaneously arising improvisations . . . Everyone plays a part. One after another they take the stage; much of the time the action is simultaneously in the middle of the hall, up in the galleries and on the podium . . . The greatest expenditures of energy, however, go into the costume parties. The essential difference between the fancy­dress balls of the artists of Paris, Berlin, Moscow and the Bauhaus is that here the costumes are truly original. Everyone prepares his or her own . . . You see monstrously tall shapes stumbling about, colourful mechanical figures that yield not the slightest clue as to where the head is. Sweet girls inside a red cube. Here comes a winch and they are pulled up into the air; lights flash and scents are sprayed. And now for a few intimate details about the bigwigs. Kandinsky prefers to appear decked out as an antenna, Itten as an amorphous monster, Feininger as two right triangles, Moholy-­Nagy as a segment pierced by a cross, Gropius as Le Corbusier, Muche as an apostle of Mazdaznan, Klee as the song of the blue tree. 

 - Farkas Molnár, 1921

Stavrogin:...in the Apocalypse the angel swears that there'll be no more time.
Kirillov:I know. It's quite true, it's said very clearly and exactly. When the whole of man has achieved happiness, there won't be any time, because it won't be needed. It's perfectly true.
Stavrogin:Where will they put it then?
Kirillov:They won't put it anywhere. Time isn't a thing, it's an idea. It'll die out in the mind.

At Weimar, Itten teaches analysis. He shows slides to the students, who then have to draw certain essential elements, say, movement, the main line, a curve . . . He shows a Gothic figure, and then the weeping Magdalene from the Grünewald Altar. The students are working hard to extract the essence of this very complicated composition. Itten watches their fumblings, and roars: If you had any kind of artistic sensibility, you would not sit there drawing in the face of this sublime representation of tears — the sorrow of the world — you would be dissolved in tears yourselves! With these words, he rushes out, slamming the door behind him.

Мы с Юити поднялись по узкой лестнице в непроглядный мрак и заглянули в адский котел. Горячие испарения обжигают наши лица, когда мы всматриваемся в бурлящее море огня. И хотя мы стоим рядом, хотя на этом свете у нас нет никого ближе и мы остаемся неразлучными друзьями, мы не держимся за руки. В каком бы отчаянии мы ни пребывали, каждый из нас стремится прочно стоять на ногах. И я, искоса поглядывая на его освещенное ярким пламенем тревожное лицо, думала: а не есть ли это наши истинные отношения? В повседневной жизни мы не воспринимали друг друга как мужчину и женщину, считая себя сестрой и братом, но не были ли мы всегда мужчиной и женщиной в изначальном смысле? Во всяком случае, сейчас это место стало для нас невыносимым. Это не то место, где двое людей могут начать мирную жизнь.

— Кухня, Банана Ёсимото

типа подкос под работы томаса руффа конца восьмидесятых годов

Aokigahara (青木ヶ原)

люблю это видео и дядечку

когда не существовало двухтысячного.

примерно месяц назад я лицезрела нечто неимоверное: мимо проходил парень и поедал мороженое в обёртке. и только тогда, на двадцать второй год жизни, на меня снизошло божественное откровение: так из вафельного стаканчика не вытекают сливки. это было удивительно, ведь я раз тысячу видела подобное, но не заостряла внимания на этой детали. сколько детских часов в метаниях я провела будучи не в состоянии решить этот вопрос?! 

на все лето я переезжала в другой конец города к бабушке. иногда, по утрам мы ходили с ней на рынок, а уж под вечер - в магазин. я прекрасно помню, как каждую субботу и воскресенье, проснувшись в двенадцать или час дня я шла в комнату, которая служила гостиной. бабушка как раз приходила с рынка и доставала традиционных три мороженных (мне, прабабушке и себе). обычно из-за моей боязни испачкать руки вытекающими из донышка сливками мне давали чашку и чайную ложку. но все это было не то - мороженое теряло свой исконный вкус, а сливки расплывались вперемешку с вафельным стаканчиком.

другое дело, когда мы под вечер ходили в овощной и хлебный магазин, а потом шли по длинной улице, названной в честь какого-то еврея, которая соединяла на двух концах одну из центральных улиц и нашу. едва мы сворачивали за перекресток, меня не отпускало чувство радости - вдали виднелась крыша старенького магазинчика, который стоял поодаль от дороги, скрывшись в густых кустах. конечно, иногда бабушка покупала мне мороженое и в хлебном, но чувства оставались рассеяны. сначала мы шли в самый конец магазина, где были советские стеллажи с хлебом. чтобы его достать, нужно было открывать прозрачные пластмассовые дверцы. я любила это делать. если нужный хлеб был слишком высоко, то бабушка меня  подсаживала, чтобы я смогла дотянуться. сливки из донышка томно плыли по моим рукам...

но дело в том, что тот магазинчик на еврейской улице был будто-бы в другом измерении. над окнами была вывеска, изображавшая красный факел в духе советов. соответственно, магазин назывался как-то схоже с вывеской, но я не знаю как. в нем были какие-то необыкновенные сласти, но я просила лишь мороженое. бабушка иногда покупала там же шоколадные кукурузные палочки и конфеты. после, я уж никогда и нигде не видела шоколадных кукурузных палочек. не заостряю внимания, наверное...

Однако именно из-за этого они не могли испытать подлинной радости. Люди не способны определить, что лучше. Они стараются жить так, как предпочитают сами. Возможно, лучшая жизнь та, когда сам не понимаешь, что счастье — это быть одному.

— Кухня, Банана Ёсимото

7 Ways of Dealing with the Winter Blues

1. Stay active - Make sure you build exercise into your life.

2. Stay warm – Wear plenty of clothes, and have hot drinks and meals as feeling cold can make you feel depressed and blue.

3. Go outside – And get all the light you can. The days may be short but you can still grab some fresh air.

4. Eat a healthy diet – As high carbs affect our mood, and a drop in sugar level will cause feelings to slump. 

5. Spend time with other people – Don’t isolate yourself … And being with good friends and family can keep your spirits high.

6. Keep busy – Try a new activity or do something you love, as feeling bored and empty will exacerbate the blues.

7. Play your favourite music – The kind that lifts your mood, and blows away the cobwebs, and leaves you feeling good.

/а. расчесывает мокрые волосы/

тимон: вау. твои волосы как... /голос постепенно становится обожествляющим/ спагетти!

я люблю сон, но от снега я просто кончаю.

— иля о песнях маникюра