Celtic Harp Orchestra - Brian Boru (Live @ Treviglio (BG) - 13/11/10)

о темном и светлом.

слова изрядно въевшиеся в черновые записи, остававшиеся там год-другой, продолжали дозревать, не успели огрубеть.

чувствовать смерть.

как в доме бабушки. 

за перегородкой чучело лисы заставляет обходить взглядом правую стену, перевернуться и искать спасение в зодиакальных созвездиях плаката чёрного цвета на кислотно-салатовом фоне противоположной стены. закрываю глаза, чтобы не видеть и этого, но миндалевидные бездонные прорези лисьей морды остаются во мне, там страх приберёг себе место.

это было первое откровение. в тот вечер я познала границы существования и истоки исчезновения. знала теперь, что значит слово "прекратить". мрак сгущался, и пропасть, бездонное ничто, заставляла лететь кубарем вниз. дыхание перехватило легкие. видение смерти теперь будет преследовать меня день ото дня всё чаще.

я думала, что мне только лишь шесть и, в случае моей естественной смерти и среднестатистической жизни, не стоит об этом думать ещё лет шестьдесят-семьдесят. но умерщвление моего тела, всего, что связано с сознанием, моим, субъективным, настолько потрясало, что поток мыслей нельзя было перекрыть - столь варварской казалась смерть, насильственное прекращение жизни. откладываемая, но заведомая несправедливость теперь казалась самим символом предательства. 

так я лежала часа три, сгущая и преобразуя краски. после, кажется, что это было уже после, те три часа представлялись погружением в ничто. сама пропасть, её образ, стала тождественна чистоте. 

мне был двадцать один год, когда белая ненавистная комната и постель моих родителей предстали западнёй без шансов на выход. отсюда тянется шлейф истоков сна, сплетенных тел давно влюбленных нас на поверхности. тысячу раз снилась смерть, но впервые она стала воплощением яви.

мой брат на кухне съёмной квартиры. арки и перегородки заставляют не видеть или же видеть вскользь, будто подглядывая, предвкушая приближение. и я никогда ещё не кричала так во сне, отклоняя тело с произвольно упавшей на стол головой. повсюду томило предчувствие смерти, которое грозило усугубить свое воздействие, если позволить себе сомневаться в его искренности. 

я проснулась задыхаясь от слёз, в полной уверенности, что таинство произошло и в данном измерении, где сны уходят на покой. лихорадочно нащупывала арки-прорези - связующие коридоры и холлы второго этажа, отыскивая пути к нужной комнате. тимофей поднялся, услышав мой голос, и я готова была увить свою нежность вокруг каждого волоса, вздыбленного прядью на его затылке.

просветление могло быть и светлым. теперь я знала это.  в противовес той комнате, лисьим прорезям вместо глаз, оно слилось с волнообразной текстурой белой комнаты моего брата, его заспанными глазами, полуоткрытым овалом удивлённого рта.

омут. граффити. унылый эпизод.

Встретив в метро В. (таков был наш с нею изначальный уговор), мы поплыли по незамысловатым руслам эскалаторов, спаявших метрополитен воедино. 

В. в тот день вынырнула из неоткуда, на все вопросы отвечала вскользь. Таким образом, что у меня тот час же возникало желание схватиться за её горло, уперев большие пальцы в подбородок и сжимать всеми остальными гусиную шею, самозабвенно душить, как умерщвляли слизняка в подворотнях моей фантазии. Сама её поступь отдавала чем-то, что имело в своей сути отголоски семейства утиных. Даже папиллома возле носа создавала визуальный эффект. Мне всё время мерещился клюв. В. не меняла гримасы, как делают все её сородичи, но лишь сливалась с равнодушной маской, была ею. Ухмылка и приплясывающие, отбивающие такт едва заметные морщины возле век, губ - она в тот день.

Ничего другого мне не оставалось, кроме как проверить на данном паштете из индюшатины свои силы. Было скучно, пить  и курить казалось недостаточным актом в отождествлении себя с личностью. Мне нужно было завладеть мыслями этой несносной девки, которой я битый час бросала вопросы в спину, остававшиеся без ответа. Овладеть просто так, веселья ради. 

В. походкой запрограммированного механизма вошла в прорезь изгороди вдоль парка Челюскинцев, очутясь, судя по её реплике, в "сосновом лесу". Я шла позади, наблюдала. Где находится бар "граффити" никто из нас двоих не знал, не смотрел на карте перед отъездом. Но я по наитию ощущала отвращение к этому месту уже потому, что там в этот вечер играл наш одногруппник. именно по его вине мне пришлось волочить свои внутренности в другой конец города, пытаться контактировать с пустым местом вместо личности. В воображении мне рисовалось  замшелое помещение, где ошивается сброд. Себя же я с ним не отождествляла. Среда неформалов, по прошествии многих лет, казалась мне кучкой отсталых грязных подростков, не осознавших в срок, что настала пора взрослеть.
В. бросала слова в мой телефон, на другом конце И. делал попытки объяснить путь к  злачному месту. Но слова И. никуда не годились и В. пришлось взвинчивать нервы прохожим.
Было проще простого отыскать точное расположение: по учащающимся пульсам грязных панков мы чувствовали, что ступили на нужную тропу. Ничего не спросив, не поинтересовавшись нашим возрастом, нас впустили в тёмное душное помещение. Всё отливало жаром. Огни горели лишь у пьедестала, ознаменовавшего сцену. На стенах едва брезжили от копоти табачного дыма засаленные бра. Дикие вопли раздражали слух и, застращая, вынуждали действовать. Не знаю как, но я напилась до чёртиков. Неустанно В. подносила сигареты, пиво. Я воспринимала подаяния как должное и, научившись в тот вечер подкуривать сигарету от другой сигареты, нервно сжигала их содержимое. Алкоголь наседал на виски вместе с панк-музыкой, которая уже успела стать дешевым наполнителем самого воздуха. Движение были легки, парили где-то, не вмешиваясь в мою жизнедеятельность. Стул В. очутился вплотную приставленным к моему, так, что наши ноги неотступно соприкасались. Было слишком легко, доступно. Если не смотреть в её лицо, то ничего губительно и уничижающего усмотреть в данной ситуации было невозможно. Именно поэтому, на первых же порах, я вперила взгляд в темноту радужек назло себе. Мой силуэт, казалось, полностью погряз в клубах дыма - я выводила её из  себя, выдыхая В. прямо в лицо - ей же, напротив, лишь казалось это забавным. Продолжая смотреть в ту же точку, моя рука стала поглаживать её колени, восходя до бёдер, погружаясь в узкие расщелины её джинс. Маска гусыни отпала от лица и образовавшаяся на этом месте пустота оголилась, пылала несмотря на мрак помещения, или благодаря ему.
Поздний вечер наполненный фонарными искрами в лужах. Туман не уходил до утра, оставаясь в городе, неустанно нанизываясь своими ошмётками на прохожих. Мне не хотелось говорить, но В. не утихала, всё выплёвывала и выплёвывала наружу откровения, в которые мне не было никакого желания вслушиваться. Её не смог остановить даже гул метро, переходящий в нестерпимый вопль моментов максимальных скоростей. Я всё думала о том, почему мои игры никогда не желают воспринимать должным образом, но лишь как страсть, похоть, влюблённость, бог весть что. Отвращение усугубилось наутро, когда мои глаза приметили с десяток третьесортных стишков о любви, которые огулом выбросила во вселенскую помойку В. этой ночью. Отрава постепенно проникала во все органы и все те, у кого не были предварительно заклеены уши, смогли узнать подробности моего падения. Что ж.

Pauline Oliveros, Stuart Dempster, Panaiotis ‎– Deep Listening (Full Album)

Nyuyo - Iannis Xenakis

поскорее бы послезавтра. сидеть на чемоданах меня нисколько не забавляет. я хочу пить и курить, а не прокрастинировать. в такие моменты неизменно приходит мысль: виновно ли скучное место или же только ты сам. и так же мгновенно в глубине себя слышится естественный ответ. но я не хочу быть здесь. точка. а условности... к черту их. 

грязными руками, жан-поль сартр.

«Ольга. Есть хочешь?

Уго. А тебе только этого и надо, правда?

Ольга. Почему?

Уго. Давать так удобно — это удерживает человека на расстоянии. И потом жующий человек выглядит безобидно. (Молчит.) Извини, я не хочу ни есть, ни пить.»

«Что он тебе сказал?

Уго. Я ему сообщил, что мой отец — вице-президент тосской угольной компании и что я ушел от него и вступил в партию.

Жессика. Ну и что он?

Уго. Хорошо, говорит.

Жессика. А потом?

Уго. Я не стал скрывать, что у меня ученая степень, но убедил его, что я не какой-нибудь интеллигентик, что я не гнушаюсь работы переписчика и что ставлю себе в заслугу подчинение и самую строгую дисциплину.

Жессика. И что же он ответил?

Уго. Сказал, что это хорошо.

Жессика. Вы так два часа разговаривали?

Уго. Мы делали паузы.»

«Он скоро умрет.

Жессика. Он болен?

Уго. Нет, его убьют. Как всех политических деятелей.

Жессика. Вот как? (Пауза.) А ты, пчелка, ты политический деятель?

Уго. Разумеется.

Жессика. А что обычно делают вдовы политических деятелей?

Уго. Вступают в партию своего мужа и продолжают его дело.

Жессика. Господи! Я лучше покончу с собой на твоей могиле.

Уго. Так теперь делают только в Малабаре.

Жессика. Послушай, тогда я вот что сделаю: найду твоих убийц, всех до одного, заставлю их изнывать от любви ко мне и, когда они решат, что наконец утолена моя надменная и безутешная скорбь, вонжу им нож в сердце.

Уго. А что тебе интересней — убить их или соблазнить?

Жессика. Ты глуп и вульгарен.»

«Жессика. Они предпочитают черноволосых вольниц, таких, как Ольга.

Уго. Ревнуешь?

Жессика. Хорошо бы поревновать. Мы в это никогда не играли. Поиграем?

Уго. Если хочешь.

Жессика. Хорошо. Тогда отдай ключ от этого чемодана.

Уго. Ни за что!

Жессика. А что в нем?

Уго. Постыдная тайна.

Жессика. Какая?

Уго. Оказалось, что я не сын своего отца.

Жессика. Как бы ты обрадовался этому, пчелка моя. Но, увы, это несбыточно — вы слишком похожи.

Уго. Неправда! Жессика, ты находишь, что я на него похож?

Жессика. Играем или нет?

Уго. Играем.

Жессика. Тогда открывай чемодан.

Уго. Я поклялся не открывать его.

Жессика. Он набит письмами волчицы, а может, и фотографиями? Открывай!

Уго. Не открою.

Жессика. Открой! Открой!

Уго. Нет и нет.

Жессика. Ты играешь?

Уго. Да.

Жессика. Чур, я не играю. Открой чемодан.

Уго. Чур, не открою.

Жессика. Мне все равно, я знаю, что там лежит.

Уго. Ну что?

Жессика. Там... там... (Засовывает руку под матрас, вынимает что-то, заводит руки за спину, затем выхватывает фотографии и размахивает ими.) Вот что!

Уго. Жессика!

Жессика (торжествующе). Я нашла ключ в твоем синем костюме и теперь знаю, кто твоя возлюбленная, твоя принцесса и повелительница. Это не я и не волчица, это ты, дружок, ты сам. Двенадцать твоих фотографий было в чемодане.»

«Жессика. Да зачем тебе его убивать? Ты ведь его совсем не знаешь.

Уго. Затем, чтобы моя жена воспринимала меня серьезно. Ты будешь относиться ко мне серьезно?

Жессика. Я? Я буду обожать тебя, я тебя спрячу, буду приносить тебе пищу, развлекать в твоем укрытии, и, когда соседи донесут на нас, я оттолкну жандармов, брошусь к тебе на грудь, обниму и закричу: я люблю тебя...

Уго. Скажи это мне сейчас.

Жессика. Что сказать?

Уго. Что любишь меня.

Жессика. Я люблю тебя.

Уго. Скажи как следует.

Жессика. Я тебя люблю.

Уго. Ты говоришь не по-настоящему.

Жессика. Что это с тобой? Ты играешь?

Уго. Нет, не играю.

Жессика. Почему ты просишь меня? Это не в твоих привычках.»

Уго. Не знаю. Мне хочется думать, что ты меня любишь. Это мое право. Ну, скажи мне. Скажи по-настоящему.

Жессика. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Нет: я тебя люблю. Ах, иди к черту. А как ты это говоришь?

Уго. Я люблю тебя.

Жессика. Видишь, у тебя не лучше получается.»

«Жессика. В шесть лет ты носил стоячий воротничок, он, должно быть, натирал твою цыплячью шейку, и бархатный костюмчик с галстуком-бантом. Маленький красавец-мужчина, послушный ребенок! Из послушных деток, сударыня, вырастают самые оголтелые революционеры. Они всегда молчат, под столом не прячутся, съедают только одну конфетку, но зато потом заставляют общество дорого заплатить за это. Остерегайтесь послушных детей!"

Olivier Messiaen - improvisation "Puer Natus Est"

лесбийская пара на рассвете.

день  спустится в город и вмятины стен завода, капли и пятна граффити на них станут обретать цвет, доступное сияние. 

мои пряные злые духи начнут расхаживать сквозь перегоревшее горло из стороны в сторону, нанизываясь на пряди волос. это будет хороший знак. 

я чересчур хорошо знаю механизм.

слишком долго находясь в тени, как и данный миг, между восхождением солнца и угасанием стеклянного потолка с гирляндами во дворе на октябрьской двадцать три, чтобы  не раскрыть пути закабаления мною в рабство людей.

я делаю это. 

мне нравится или все равно. 

слишком долго находясь в аду, я услышала голос своего имени, произнесенного кем-то, и вещий сон, указавший путь. теперь нельзя отпустить, позволить страху затоптать тропу к выходу. 

мне необходимо сидеть здесь сейчас, захватывать углы рук под одной курткой, накинутой на пару тел. желанное начало спокойствия здесь, в этом мгновении. 

однополая усталая пара напротив без звуков сомкнётся в одно нежное целое, блеснет парой глаз, уйдёт замеченной нами сквозь арку, претворяя в жизнь совместную тайну. я всё помечаю. где-то в глуши меня, под платьем и курткой, согревает очарование сущего. одно лето в аду закончено и я иду напролом, по головам ушедших. и мне некого жалеть теперь. они сами, как-нибудь без меня. теперь я впервые являюсь собой без прикрас и изломов, расточаясь в стенах из красного кирпича за спиной. 

Noel Fielding's Luxury Comedy - BBQ Breakdown