со вчерашнего вечера, вечера, когда скончался мой дядя, я боюсь утратить жизнь. и тот факт, что мне на генетическом уровне суждено дожить до ста и более лет, нисколько не радует. значит ли это, что на подсознательном уровне я все-таки боюсь стать ничем и цепляюсь за материальность своего существования? я ненавижу этот первородный инстинкт самосохранения. 

точнее, я боюсь перестать существовать, когда другие выродки, не я, будут лить слезы и размазывать сопли. ублюдки. я заочно ненавижу вас всех. 

катя права. иногда мне самой становится не по себе от своей гениальности, от полного признания ее наличия. 

лиза права - никто не пишет лучше меня. 

илья прав - моя писанина - это единственное, что можно читать среди современников

"Mann’s last demand of Stresemann, the adoption of a dictatorship of reason, sounds bizarre and, as he admitted at the time, surprised even himself."

ща будет минутка нытья о генрихе манне.

почему он такой откровенный левак?! типа: "я такой невъебический социалист... что там у нас по календарику?... ага. годовщина конституции. ща нахуярю открытое письмецо в газетку, где буду говорить, какая республика хуевая и погрязла в капитализме и забыла, за что мы боролись во время революции; и чтобы призыв рабочих идти за левой интеллигенцией. че теперь? ага, штреземану ща напишу. тоже открытое письмецо в либеральную берлинскую газетку. спровоцировать его что ли? ща ёбана. падажжи."

так даже неинтересно. 

Ведь Демиан потребовал бы от меня большего, чем требовали родители, куда большего, подталкиваниями и призывами, насмешками и иронией он попытался бы сделать меня более самостоятельным. О, сегодня я знаю: ничто на свете не претит человеку больше, чем идти путем, который ведет его к нему самому!

омут. голод.

Декабрь скатывался вглубь, в сердцевину. Мои волосы росли, пробивались дымчатыми русыми отростками сквозь иссиня-черную краску. Зачеты служили в роли бабули, прореживающей грядки, состоящие из занятий в университете. Приближалась сессия. Вместе с предэкзаменационной агонией во мне барахталась агония тела, которое не получало средств для существования. В детстве меня все уверяли, что последствием моего голода может стать превращение желудка в монстра, пожирающего самого себя. Призраки антропоморфного желудка съедающего себя заживо ютились во мне сквозь годы взросления. Теперь же я с восторгом лицезрела этот процесс – как моё тело плавится изнутри, разжижается и уходит в ничто.

Все моя пища состояла из филе курицы. Посылкой мне доставляли с десяток куриных тушек. Разделывая их, я испытывала небывалое возбуждение. Очищение ее от кожи и переламывание крыльев, ребер, позвоночника, сворачивание всего непригодного в слои газет так, чтобы сок и кровь не просачивались сквозь бумагу темными бурыми пятнами – все вызывало во мне восторг. Филе варилось несколько часов, практически распадаясь на тысячи мясных нитей. Мне не было дела. Я не хотела есть и не ждала его поглощения внутрь. Съев одну треть филе, я останавливалась на достигнутом и не ела ничего до следующего дня. Когда это мне надоело, я стала пить кефир. Меня хватало на один стакан. Бывало, устав от пищи, я не ела несколько дней вовсе.

Что происходило со мной, моим поведением? Я чувствовала себя очищенной. Ничто было мной и я была ничем. Дни напролет меня била холодная дрожь возбуждения или охватывала апатия. Последнее случалось редко, чему виной служила каждодневная порция кофе, состоящая из десяти или восьми полулитровых кружек. Частые приступы искреннего смеха бились во мне словно струи горячих источников. Будто очищая организм, он не забыл позаботиться о перекрытии эмоций, кои напрочь уничтожил. Итак, я уподобилась активному вулкану со всё восходящей раскаленной лавой, состоящей из неприкрытых взрывов экспрессии.

В начале декабря Н. и С.П. вытянули меня на индийскую выставку. Купив там ароматические палочки «Опиум», я отпустила одну из причин моей ненависти к маман – ее мелкобуржуазную фанатичность к скоплению благовоний и всевозможных подставок к ним, емкостей для испарения ароматических масел. Но в отличие от нее, я осуществляла их утилитарную функцию, сжигая их круглосуточно. Томное тление сладко-древесных благовоний вызывало во мне иллюзию обдолбанности. Кислородный голод был разновидностью моих забав. Схожей забавой стало постоянное приобретение мятных швейцарских леденцов в круглых жестяных банках; впитывала по одной в день. В ароматическом кумаре началась моя подготовка к первому экзамену – истории Беларуси. Лихорадочно во мне блуждали образы экзаменуемого и экзаменующего, горькие поражения и подкашивания ног. Варенье из крыжовника съедалось по две чайные ложки в день. Мои сны составляли марлевую поверхность, где вместо рыхлых ослабленных нитей были строки книг и желание всех органов впитывать и переживать каждое слово, его смысл.

Открытием тех дней стала Жанна Агузарова. Моя любовь к А.П. возродилась и мои рыдания траурной процессией сопровождали «Старый отель» и «В городе моем». Ночи напролет я слушала, впитывая ауру конца восьмидесятых, вспоминая запах мохерового шарфа пурпурного цвета моего папика, цвет плафонов бра тусклой ночью. Но мой папи был всего лишь мальчиком в те годы. Жидовская кровь бродила в нём, как и во мне, освобождая путь к тому, чтобы лишать девственности всех своих сверстниц нашего города и тех, кто был младше или старше его на пару лет. Горбатый нос и скверная внешность, которую я всецело чуть позже унаследовала, не помешала ему поиметь их всех без разбора. Сквозь десятилетия, я не стесняюсь говорить о том, что мой первый французский поцелуй был с отцом, первый пенис, который я увидела, был пенисом моего папика. Ничего предосудительного не происходило. Забавы ради, я передавала в его рот посредством языка слишком мятный орбит из своего рта. Мне было четыре, когда он стал давать мне ядрёный мятный орбит и говорить, что швепс – лучший жаждоутоляющий напиток. Папи мыл меня до тринадцатилетнего возраста, тщательно растирая тело мочалкой, позволяя делать воду максимально холодной.

Потом – «Желтые ботинки» и «Ленинградский рок-н-ролл». Я танцевала в полупрозрачной белой тунике из хлопка с двенадцати ночи до пяти утра ежедневно, разводя водой стаканы вишневого компота. Мои поры литрами выводили жидкость из моего организма. Я чувствовала, что превосхожу других, всё человечество.

Настало утро. Я ехала на первый университетский экзамен, читая детскую книжку по истории Беларуси за шестой класс. Не знаю почему, но прочитав университетский учебник, дойдя до завершающего наш курс четырнадцатого века, за час до экзамена я стала читать книгу, написанную для детей. То, что я успела прочесть, точь-в-точь попалось мне в вытянутом билете. Одногруппники впервые услышали как я говорю по-белорусски. 
На следующий день – 31-е декабря – я прибыла в город Б., не скрывая слёз ностальгии, которые режут горло и нос.

Я пила весь вечер. Белое сухое вино струилось по стенкам бокала, наполняя его до краев. Когда пробили куранты, двоюродный брат и я, прошмыгнув на улицу с очередной полной бутылкой испанского вина, поплелись на центральную площадь. На одном из перекрестков нас ждала А.К. На тот момент я уже успела несколько раз упасть. На сцене центральной площади города Б. пела моя давняя ненавистная знакомая - обладательница медных волос. Я заглушала ее пение, рвущееся из необъятных колонок, своими воплями: «Детка, ты так хороша! Я хочу тебя!» Мои соглядатаи, смеясь и окутывая искрами восторга, оттащили меня к музею. Откуда-то из-за пазухи выныривали стеклянные бокалы и наполнялись вином. Выпивохи проходя мимо сыпали в пригоршни грильяжные конфеты и желали всех радостей жизни. Последнее, что помню – как, поскользнувшись в очередной раз, я ползла на коленях по площади; белое вино клубами испарялось из меня, стиснув виски. Мои ноги на следующий день стали сплошным черным синяком.

Через пару дней я с нетерпением уехала в Минск. Все эти дни я пила кофе с предварительно высушенными кусочками черного хлеба, учила историю Древнего мира, ненавидя себя за то, что не присутствовала на парах. Первое время, еще в сентябре, мне казалось, что я влюблена в пальцы преподавателя по данному предмету. Все подтрунивали надо мной и моей влюбленностью.

Сдав на минимальную оценку, я почувствовала лишь то, что преодолена очередная грань моего освобождения от студенческих пут, которые предстоит преломить за эти годы.

"Сколько угодно было историй о блудных сыновьях, с которыми именно так и случилось, я читал их со страстью. Возвращение в отчий дом и на путь добра всегда бывало там замечательным избавлением, я вполне понимал, что только это правильно, хорошо и достойно желания, и все же та часть истории, что протекала среди злых и заблудших, привлекала меня гораздо больше, и если бы можно было это сказать и в этом признаться, то иногда мне бывало, в сущности, даже жаль, что блудный сын раскаялся и нашелся."

//проходя у резиденции президента как типичный невозмутимый скандинав//

комар светлана ивановна: ангелина, вы так проходите мимо, будто бы никого кроме вас не существует. 

а. за кадром: существую ли я?

кажется, мне нравится эрве базен только из-за тканевой обложки и цвета книги с его работами, которая у меня есть. конечно, это все та же  серия "мастера современной прозы". еще у него прекрасная степенная ненависть. несмотря на то, что он мне так же безразличен, как томас манн. хотя нет, его я презираю. теперь еще больше, чем раньше. и все это из-за прочтения "рассуждения аполитичного" 

я все еще мечтаю о хаудахе или лупаре начала девятнадцатого века. такие дела.

дни рождения великих людей.

//затишье// - ВРЕМЯ ВОДОЛЕЕВ - //затишье// - //затишье// - ВРЕМЯ ТЕЛЬЦОВ - //затишье// - //затишье//

А Я ТО УЖЕ ПОЧТИ ОБИДЕЛАСЬ, ЧТО ГЕССЕ АПОЛИТИЧНЫЙ ХУЙ И Я ИЗ НЕГО НИЧЕГО НЕ ВЫДАВЛЮ

этот стиль моих поцелуев называется "маньячий"

только что нашла левую отсылку в "последнем лете клингзора" гессе, на которой строится вся остальная мишура. 

БОЖЕ МОЙ, ЦАРИЦА ГОР И НАРАСТАНИЕ КРАСНОГО

ЯСЕЙЧАСКОНЧУ

БОЖЕМОЙ.

ГОРА

ЕБАТЬ

бруно таут, почему я знаю о тебе все и знаю о том, что бы ты мне сказал сейчас?!

на века.

три часа этой ночи мне снилось, что я спорю с самохваловым о психоистории. где-то в сумерках и зелени.

теперь не могу уснуть снова.

разница.

согласись, что твои низменные слова обусловлены лишь тем, что ты прекрасно знаешь, что меня невозможно победить в споре - я всегда буду той, кто в конце концов скажет: "ты проиграл, илья" /игнат будет лепетать за кадром: "я вас так обожаю и люблю!"/. это дешёвое бегство в стиле "разговор окончен" или "я свернусь калачиком и буду делать вид, что ничего не замечаю" - все это никуда не годится и лишь делает поражение смехотворным. я ненавижу недобросовестный спор мямли. моя точка зрения не изменилась и никогда не изменится. это дает мне право возбуждаться только от своих слов, монологов, выражающих мою аморальную философию, тебе - только от моих. помнишь, чего ты изначально хотел? ты хотел перенять эту мою философию, познать. когда ты говоришь, что я проповедую новую религию, которую ты ненавидишь, то твои слова лишь звуки, которым ты сам не веришь. какая разница между моей верой в необходимость умерщвления большей части человечества и позитивистской религией, которую исповедуешь ты? какая разница между моей иррациональной убежденностью в том, что ничего не существует и твоей верой в бредни декарта? 

последствия: в те моменты, когда видимый эффект спора указывает на твою победу, ты всегда чувствуешь себя проигравшим. я - нет. я чувствую лишь то, что плыву по волнам наслаждения, заведомо зная, что выиграю. 

все же, споры с тобой прекрасно развивают нас, формируют установленное суждение, а не расплывчатое нечто в глубинах подсознания, не выходящее наружу. согласись, что тот факт, что мы можем шесть часов спорить о процентной составляющей мясной пищи у первобытного человека, из которой вытекает соотношение ролей первобытных мужчин и женщин, доказывая это ссылками на англоязычные статьи, приводит обе наши стороны в интеллектуальный восторг. пусть год назад это и закончилось дракой. но только мы можем подраться из-за процентной составляющей мясной пищи у первобытных людей, а это уже что-то.

чем прекрасен карл краус.

- телец;
- еврей;
- издавал "факел", где публиковались уайльд, стриндберг и генрих манн. потом надавал им подзатыльников и тридцать лет публиковал в собственном журнальчике только себя самого;
- обладатель жутко крутого черного юмора;
- прекрасно использовать как подопытную мышку для исследования в сфере психоистории послевоенного времени в германии и австро-венгрии;
- ненавидит абсолютно все;
- больше всего ненавидит "необозримую кишащую массу журналистов" (как пишет вальтер беньямин), так как считает их всех недоразвитыми тварями;
- кладет свой жидовский хуй на общественное мнение;
- до такой степени хорошо заливает, что на русский не переведено ни одной из его работ, но есть несколько сборников афоризмов.

сомнение

- выпить водки с грейпфрутовым соком в галерее;

- выпить водки с грейпфрутовым соком в хулигане;

- выпить "campo viejo viura rioja" дома.

We are the victors, and we demand the spoils  

А Я ВСЕ ВИДЕЛА
ЧТО ТЫ ВЧЕРА СДЕЛАЛА
лол

сдала сессию. что это значит? это значит, что я еще как минимум полгода буду выбивать из государства крошечную стипендию в сто тридцать рублей ежемесячно. плак.

как же круто, что меня незыблемо любит и уважает достаточно значительная часть преподавателей (и я не говорю здесь о красулине, который, как мне кажется, любит не в том смысле, что остальные). кажется, благодаря козик и колбу, мне не пришлось сдавать евтухова на совместном экзамене, т.к. они заступились за меня и коллективно поставили оценку автоматом. еженедельные перекуры с колбом и мои объяснения на тему легализации однополых браков по его же просьбе, а также разговоры с козик о проблеме  моей неприступности, несносности и холодности не прошли даром.

я еще никогда с таким наслаждением не избивала людей, умерщвляя их. почему мои жертвы всегда такие амебы и не оказывают ни малейшего сопротивления? только словесная брань и дешевые оправдания, мольбы, которые служат лишь возбудителем моей жажды смерти. почему мне снилось, что действие происходило на форпосте великой китайской стены, который располагался на высшей точке эвереста? ладно, это риторический вопрос. почему наш секретный орден всегда выбирал места под землей, но, в конце, когда мы стали поистине великими, переместились на гору эверест, с целью дать заключительный отпор врагам? и так странно, что жертва пришла прямо туда. тем более, что она была брюхатой. есть женщины, которые должны быть круглогодично брюхатыми, - такие они твари - чтобы хотелось сильнее их избить и убить. 

каждый день снится май.

кровяные сгустки.

больше года я была уверена в том, что именно прабабушка виновна в том, что дядя погребен заживо или одной ногой стоит в гробу. она желала ему смерти и, зарабатывая себе на жизнь большей частью ворожбой, как только очутилась в аду сама, то стала тянуть его с собой, бесконечно предвещая это еще при жизни. мой дядя сейчас - сущий скелет, весом в пятьдесят пять килограмм с отказавшими органами, выпавшими волосами и провалами в памяти. мне говорили, что ни один мужчина в нашей семье не может дожить до пятидесяти. есть два развития событий - убежать или покончить жизнь самоубийством. и тем и другим со всем упоением занимались мужчины нескольких поколений моей семьи. 

эта суеверная чепуха поглощала мои мысли, не оставляя места для инверсии. я все еще блуждаю в данных квазирелигиозных представлениях, продолжая себя убеждать в том, что именно я виновна в смерти как своей прабабушки, так и в пока еще призрачной смерти своего дяди. они были теми, кого я ненавидела с самых первых дней. все это время желала им смерти именно я. все более довлеющая шизофреническая стадия моей прабабуленьки очищала ей путь в миры грёз. она безропотно шла в данном направлении все глубже и глубже, с тех пор, как мне исполнилось пять. неизлечимая болезнь сетчатки глаз, ослепившая ее с шестнадцати лет, была только на руку растворению прабабушки в иррациональных потоках. но на поверхности оставалась оболочка, ничтожная оболочка типичного скорпиона. если отбросить проклятия и упреки, которые сыпались из ее рта, исполнявшего функцию водопада, то оставались истории нашей семьи. истории, пропитанные похотью и кровью,  трупными пятнами. начинала она всегда невзначай, якобы между дела задавая мне вопросы. заканчивалось это схожим образом, будто бы ничего не произошло и шестилетнему ребенку стоит знать о своих абортированных двоюродных прапрабабушках. я была более чем не против. и тот случай, когда я набросилась на нее, желая убить, также показателен в этом плане. мне было девять и она задела мое самолюбие. в нашей семье не любят прикасаться друг к другу. это немыслимо и не принято в нашем кругу. дистанция всегда должна быть соблюдена. когда наступал момент прощального и приветственного поцелуя, то иллюзорно каждая сторона ощущала на себе петлю виселицы. прошу, вообразите себе состояние моей прабабушки, когда она почувствовала удары шваброй, направленные мной сразу по нескольким местам ее тела - косвенное, но прикосновение.

в противовес этого, или же в качестве компенсации за вышеупомянутую щепетильность, моя семья лелеяла память о самых мрачных и деструктивных историях жизни наших предков. 
место истоков. женщины сохранили лишь имена себе подобных. к примеру, я точно знаю, что мою прапрапрапрапрабабушку звали фрида, но не знаю в точности, как звали прадеда. все женщины каким-то образом имели отношение к риге. в устной хронике представлены энциклопедические вопросы, на которые нужно давать ответы тут же, не задумываясь. одним из них был ответ на вопрос, представленный в форме диалога: 
- так значит, предки были латышами? 
- нет. они из риги. 
- но рига - это ведь латвия!
- нет, они рижане.
не оставалось ничего иного, кроме как недоумевать - почему они не хотят говорить "немец", если все и так очевидно, учитывая имена самых дальних моих бабушек с бесчисленными приставками "пра"?! этот немой вопрос проносится сквозь года, в сплетении с различными примесями в виде курчавых рыжеватых волос и выпуклых глаз. 
в конце девятнадцатого века основная линия моей семьи переехала в район волги. теперь это место проскальзывает в учебниках истории в главе про "область поволжских немцев, которые в первую очередь подверглись раскулачиванию". усугубление дурачества - все мои предки утопали в ебливом скотстве. я знаю все подробности девяти абортов своей прапрабабушки и одиннадцати выживших ублюдков, скончавшихся от тифа или сахарного диабета. прапрабабушка прыгала с крыши своего дома, чтобы избавиться от очередной угрозы рождения. неудачно извергнув из себя ненавистную материю зародыша в девятый раз, она была не в состоянии идти на незатейливое вместилище плодов ее желаний (слишком большой был срок), располагавшемся на участке за домом - приказала моей десятилетней прабабушке (она была первенцем) сделать это самой. представляя это, мне всегда мерещится слизь и кожа землистого оттенка, вперемешку с кровью. моя прабабушка всякий раз смаковала кадр "движущейся земли" - ребенок был жив, когда она уходила, присыпав его землей.
моего прапрадеда раскулачили и увезли в неизвестном направлении. но если вы думаете, что ему пустили пулю в лоб или сердце, то вы ошибаетесь. "тройкам" нужны были латыши, и тут мой прапрадед должно быть вспомнил, что с лихвой может сойти за такового. он стал чекистом, а его семья живых мертвецов - обладателем барака в центре питера с пайком, вобравшим в себя приличные порции красной рыбы. в тридцать шестом он купил дом в бешенковичах. причины остаются неизвестны. как только они переехали, к прапрадеду нагрянули люди с целью сопроводить его в "санаторий". закончилась целая эпоха разъездов моей семьи из одного места в другое - вот и все значение "случая с санаторием". к началу войны из детей оставались в живых только моя прабабушка и ее младшая сестра, страдавшая сахарным диабетом. 
бешенковичский концлагерь оказался новоиспеченным соседом нашего дома. тут снова семья вспомнила, что они не латыши, но рижане. война для прабабушки стала трехлетним круглосуточным кутежом с летними завтраками, обедами и ужинами в саду и возобновлением знания, что она носитель разговорного немецкого. после - голод и супчик из лебеды и картофельных червей. моя прапрабабка умерла на тот момент. причиной стала чрезмерной эксплуатация собственного тела в годы войны. прабабушка осталась на попечении у своей бабушки. эта дряхлая старушка дотянет до своего столетия, четыреста дней земного прозябания в качестве бонуса. 
в пятьдесят втором корни сделали очередной оборот вокруг своей оси - в бешенковичи приехал двадцатилетний паренек из риги. не латыш, - боже упаси! - но рижанин. обрюхатив мою прабабушку-скорпиона во второй раз, он почуял, что дело запахло жареным. в устной хронике в главе энциклопедических вопросов и ответов этот эпизод фигурирует так:
- бешенковичи находятся во влагалище западной двины - ее самой низменной точке. видишь, куда течение гонит ее соки? - камера скользит на северо-запад от изгиба реки.
- да, вижу. 
- туда сбежал твой прадед! там рига и его дом. 
- там так хорошо? - небо захлебывается закатом в долине реки.
- да, там жили твои предки.
необратимое расслоение сетчатки глаз моей прабабушки не помешало ей без разбора приглашать в свое лоно мужчин. особенно ей везло на обладателей трипака или сифилиса. из всех приключений она выходила непорочной слепой девой (неоспоримый и единственный навык скорпионов) взрастившей двух дочерей и пережившей невообразимые тяготы войны. очень скоро она стала героем труда и обладателем лучшей коллекции тюльпанов в городе. она вязала четырехметровые покрывала кружевом, образцы узоров которых вы можете найти в разделах книг по декоративно-прикладному искусству, посвященных прусским землям, а ее успешные пророчества только увеличивали ее клиентуру. основная работа имела побочный характер заработка - теперь она могла обеспечить себя сугубо предсказанием судеб и произведением зелий различного свойства. 
страсть зельеварения эволюционировала, перейдя к моей бабушке - она стала поваром. первый ее муж сошел с ума и в пылу припадка пустил себе пулю в глотку из охотничьего ружья - пространство было очищено для экспериментов. будучи поваром в ресторане в центре витебска, она познакомилась с моим дедом - коренным москвичом, приехавшим в качестве главного инженера старейшего на территории беларуси аэроклуба. москвич имел странную фамилию, имевшую в корне белорусское слово "цурацца". тем не менее, бесчисленные поколения деда жили в центре москвы и это было неоспоримо. также неоспоримо, как мое предположение о том, что его дальними предками были белорусские ремесленники, согнанные в кандалах в отсталый город недружественного государственного образования несколько столетий тому. узнав о новом браке своего мужа, какая-то блеклая москвичка-филолог умерла, целенаправленно и чрезмерно наглотавшись пилюль, в предсмертной записке указав похоронить ее вместе с мужем. через пять лет умрет и мой дед - сердечный приступ сразит его за штурвалом вертолета.  с тех пор, на расстоянии пяти километров от витебска, существует двойная могила моего деда и какой-то москвички-филолога. я видела бесчисленное количество фотографий с ней; бесчисленное количество черно-белых фотографий в стиле "новой волны", где все в черных водолазках, искаженных в дневном свете кашемировых пуловерах и очках в роговой оправе. 
после приглашения своей матери, бабушка переехала в бешенковичи с двумя детьми. перебирая и пакуя вещи, она сожгла все ненужное во дворе своего дома - газовый баллон разорвался прямо у нее на глазах - кожа бабушки тщательно смешалась с шелком платья и жжёными кудрями ее волос. операция по пересадке кожи по цене была тождественна трём норковым шубам. будущая алкоголичка - но в то время просто студентка медицинского института - ее младшая сестра уговорила приобрести вместо этого норковую шубу. с тех пор ее сестра стала щеголять в шкуре жалкой твари, а ожоги, расплавившее ее лицо и тело, изменили бабушку навсегда. 
хроника отбросила никуда негодный материал и включила в себя мою мать. но это лишнее и ненужное я оставлю себе. как-нибудь потом расскажу и эту относительно новую часть семейной хроники, но не сейчас. теперь - лишь пребывание меня в потоках квазирелигиозного ужаса.

ሂሩት በቀለ - ሱፐር ሶኒክ ሙዚቃ ቤት

смотреть японские социальные ролики без перевода с бесконечным потоком слов @ рыдать, утирая слезки платочком.

а я вот все думаю. бухая, но все еще способная думать. может, если бы сегодня я пришла на экзамен по информатике предварительно залившись, то сдала бы на 9 или десять, а не на семь? все-таки хорошо, что информатика меня не угробила и не позволила прозябать без перспектив стать аспирантом.

через неделю у меня должна родиться первая глава. 

о, кстати, у меня взошёл первый розмарин. началась очередная моя эпопея с розмарином. странно, что прошлый, прожив всего три года на нахимова и два года по различным местам (будучи однолетним растением) отождествляется у меня только с нахимова. и рассветом. и чем-то мутным. и клубами табачного дыма. и антоновским парком, утонувшим в утреней росе. 

но теперь все будет иначе. как скоро у нас появится свой Дом, илья? 

татьяна сказала (перефразирую), что если я такая блядь, то таковой и останусь навсегда. женщины всегда поступают именно так: ты такая блядь; о, кстати, я всегда чувствовала, что моим идеальным партнером должна быть женщина; о, кстати, ты мой тип.

почему бы вам не состроить из себя недотрогу? я это люблю.

место.

снова снилось то место, где я могу летать, утопая в любви весной или организовывать революцию в конце мая, идти впереди колонны молча, под сенью деревьев. чтобы восстановить место действия придется снести главный корпус бгу и последующие факультеты, доходя до автовокзала и ж/д вокзала и дальше, вглубь, до института культуры.  дом правительства также необходимо уничтожить, а красный костел превратить в блеклые развалины. все пространство должно утопать в зелени дубов, остриженных высоких туй, яблонь, барбариса и груш. каштанов и тополей - излюбленных деревьев минска - не должно быть вовсе. в районе внешней стороны главного корпуса, там, где он изгибается в свой правый угол, где-то там должна быть черная кованная арка, служащая кульминацией кованной черной изгороди, органично опоясавшей пространство, но не сковывающая его, но лишь вплетенная в саму суть. там - двухэтажные и пятиэтажные сталинки, которые едва уловимы в потоках зелени. в одном из них - моя квартира. но я не жажду туда заходить, т.к. факт моей собственности на нее является неоспоримым для всех, кто живет в этом городе. поэтому я просто хожу по весеннему пространству, которое считается центром города, местом создания революционных идей и происшествий, которые материализуются тут же, не успев зародиться в моей голове. люди радуются любым моим прихотям и, одновременно, равнодушны к ним - здесь обосновалось молчаливое одобрение.

Paul Clemen’s nightmare suggested that the most imposing and “cre- ative” feature of Germany’s memory landscape in this period was the ruin. “Ruins are ideal: the perceiver’s attitudes count so heavily that one is tempted to say ruins are a way of seeing,” writes the architectural his- torian Robert Harbison. Ruins are physical artifacts, to be sure, but since the eighteenth century at least, they were much more. “Practically any human thing slipping into dereliction, the forecast of ruin,” contin- ues Harbison, “engages our feelings about where we see ourselves in his- tory, early or late, and (in poignant cases) our feelings about how the world will end.”

постмодерная шуточка в стиле баухауза: 

- как мы будем бороться с самой невъебической инфляцией в мире со дня его сотворения? 

- сделай крутой десигн купюрам с бесконечными нулями. чтоб по стилю. чтоб баухауз в каждой букве и цифре. 

- и как это поможет, бля?! 

- ну сделай.