прости, я только в данный момент пришла с практики. ты мой единственный ориентир во мраке этой недели.

ничего не будет. мне никогда не удастся отдохнуть или прекратить для всех быть обузой.

вчера я неустанно утрачивала почву из под ног. осознание моей несостоятельности и бессилия наваливались на меня угрожающим хором. но ты, раз за разом, неизменно вырывал меня из под власти их душных объятий. 

я знаю (если бы этот довод пришел ко мне пару лет назад, то возможно уже теперь суицидальные позывы покинули бы меня вовсе), что сейчас невозможно применять примитивные приемы принуждения к работе, прогулок, занятий спортом и т.д. 

необходимо ждать, бездействовать, перестать думать и заботиться о других. это сложно, но мне стоит бороться за обеспечение себе вышеупомянутых условий... если я хочу жить, а не думать (как это было в последние дни) лишь о том чувстве блаженства, которое я буду испытывать в предсмертном избавлении от всех тягот и обязательств, чей непомерный груз висит на мне теперь. 

необходимо собрать себя из тех частей, которые мной еще не растеряны в нескончаемой бездне глубиной в душу... ради нас.

только вчера я поняла, что моя мысль о неизбежности заниматься ремеслом (в буквальном значении этого слова; я не имею ввиду даже отстраненное подобие научной деятельности) имеет свой исток. 

должно быть тогда, когда ты гадал мне на таро, то дал толчок моему бессознательному взрастить изнутри вовне эту идею. не знаю что со мной, но все эти дни я ощущаю себя на своем месте и, следовательно, неимоверно счастливой. 

Shinohara Kazuo, Great room (hiroma), House in White, Suginami Ward, Tokyo, 1964-66.

вот уже пару лет как он мой любимый японский архитектор

Я ведь каждую ночь не сплю до самого рассвета  и  вот уже  этак год. Я просиживаю всю ночь у стола в креслах и ничего не делаю. Книги читаю я только днем. Сижу и даже не думаю, а так,  какие-то мысли бродят, а  я их пускаю  на волю. Свечка  сгорает  в ночь  вся.

***

И вот вдруг разверзлась могила моя. То есть я  не знаю,  была ли она раскрыта и раскопана,  но  я был  взят каким-то темным и неизвестным мне существом, и  мы очутились в пространстве.
Я вдруг прозрел:  была глубокая ночь,  и никогда, никогда еще не было такой темноты! Мы неслись в пространстве уже далеко от земли. Я не спрашивал того, который  нес меня, ни о чем, я ждал и был горд. Я уверял себя, что не боюсь, и замирал от восхищения при мысли, что не боюсь.

***

Я ждал  чего-то в страшной, измучившей  мое  сердце  тоске. И вдруг какое-то знакомое и в высшей степени зовущее чувство сотрясло меня: я увидел  вдруг  наше солнце!  Я  знал, что это  не  могло  быть наше солнце, породившее  нашу землю, и что мы от нашего солнца на бесконечном расстоянии, но  я  узнал почему-то,  всем существом моим, что это  совершенно  такое  же солнце, как  и наше, повторение его и  двойник его. Сладкое, зовущее чувство зазвучало  восторгом в душе моей: родная сила света, того же,  который родил меня, отозвалась в  моем сердце и воскресила его, и я ощутил жизнь, прежнюю жизнь, в первый раз после моей могилы.

***

О,  они не  расспрашивали меня ни  о чем, но как бы все уже знали, так мне казалось, и им хотелось согнать поскорее страдание  с лица моего.

***

(моё любимое место, когда я читала данное произведение в четырнадцать лет)

Я видел их сам, их: познал и убедился, я любил их,  я  страдал за них потом. О, я тотчас же понял, даже тогда, что  во многом  не пойму их  вовсе;  мне, как современному  русскому прогрессисту и гнусному петербуржцу, казалось неразрешимым то, например, что они, зная столь много, не имеют нашей науки. Но я скоро понял, что знание их восполнялось и  питалось иными проникновениями,  чем  у нас на земле, и что стремления их были тоже совсем иные. Они не желали ничего и были  спокойны, они не стремились к познанию жизни так, как мы стремимся  сознать ее, потому что жизнь их была восполнена. Но знание их было глубже и высшее, чем у нашей науки;  ибо  наука  наша ищет  объяснить, что такое  жизнь,  сама  стремится сознать ее, чтоб научить других жить; они же и без науки знали, как им жить, и это я понял, но я не мог  понять их  знания.

***

Они  познали  скорбь  и  полюбили  скорбь,  они  жаждали  мучения и говорили, что Истина  достигается лишь мучением. Тогда у  них явилась наука. Когда они стали злы, то начали говорить о братстве и гуманности и поняли эти идеи.  Когда  они стали преступны, то изобрели  справедливость и предписали себе целые кодексы, чтоб сохранить ее, а для обеспечения  кодексов поставили гильотину. Они чуть-чуть лишь  помнили  о  том, что потеряли, даже не хотели верить тому, что были когда-то  невинны и счастливы. Они  смеялись  даже над возможностью этого прежнего их счастья  и  называли его мечтой. Они не могли даже представить его  себе в формах и образах, но, странное и чудесное дело: утратив  всякую  веру  в бывшее счастье, назвав  его сказкой,  они  до  того захотели быть невинными и счастливыми вновь, опять, что  пали перед желанием сердца своего, как дети,  обоготворили это желание, настроили храмов и стали молиться  своей же идее, своему же  "желанию", в то же время вполне веруя  в неисполнимость и неосуществимость его, но со слезами обожая его и поклоняясь ему. И однако, если б только могло так случиться, чтоб они возвратились в то невинное и счастливое состояние, которое они утратили, и если б кто вдруг им показал его вновь  и спросил их хотят ли они возвратиться к нему?  -- то они наверно   бы  отказались.

 - Сон смешного человека, Ф. М. Достоевский

26.02.2015

Бросив курение и распитие кофе - вновь хочу жить. Вот сегодня, к примеру, вполне убеждена, что хочу снимать на пленку, дышать...

Случилось:

• я люблю тебя, но не умею доверять.

Боюсь, что так будет всегда. Ещё я не в состоянии ждать, терпеть. Намного проще придумывать то, что могло бы быть в самом худшем случае развитии событий и этим доводить себя до истерик. 

Странно... Только при самом процессе письма я начинаю думать. Стоит ли сочинять заметки заранее? Наверное, последние, когда они продуманы, выходят наиболее вздорными. В итоге: восхваление себя за прекрасно состряпанную ложь (и это несмотря на то, что факты там будут сущей правдой). Всё же, когда ты пишешь подобное, загодя обдумав, то уж вовсе отошел от тех переживаний, которые терзали в тот момент, когда задумал основную идею. Впрочем, все это не ново...

Ernie Althoff: Sun Music 26

My So Has Got Depression / 2011

утро, птички поют...

что-то это мне напоминает...

наташа постоянно вспоминает

а: ооо! у нас тоже есть кошка! тимон, где наша кошка?! покажи её наташе.
тимоня: это кот, а не кошка. барсик уже два года как умер...

Мурат Насыров - Нелюбимая

песенка о моих отношениях с настасьей

охуенный клип

традиции

краткая история о том, как я хожу по магазинам 

Когда мы набирались духа и выходили на улицу, особенно девушки-ткачихи в брюках, там всегда ТАКОЕ начиналось... Люди скажут: "Не может быть!" Когда мы шли с косичками, матери предупреждали дочерей: "Не смотри. Они из Баухауза".

- что?... ничего, да? хорошо.

хочу

Mono \\ Sabbath

Zhaoze -The World Is A Blue Stone

К. Лисовский - Ночь

в субботу у меня вновь был приступ панической атаки. ситуация усугублялась тем, что я шла по улице и пришлось в таком состоянии (подавлять крики, кусая руку) прошагать целый час, пока наконец не оказалась в своей квартире. порой, останавливаясь в полном оцепенении, или же не сдерживая слезных воплей, мне было сложно определить ту грань, которую дозволено перешагивать в подобных состояниях лишь в уединении. зашла в гум, попыталась в уборной найти что-нибудь, на чем можно повеситься, но это не увенчалось успехом...

примерно через пол часа после прихода домой, маман показалась в дверном проеме. по прошествии мгновенья она уже сидела на кровати. затем, в глубине складок одеяла, на ощупь нашла меня. с небывалой силой сорвала с меня покров, который я в исступлении сжимала в руках... тут же, оказавшись в её объятьях, она положила мою голову на свою грудь, нашептывая "моя ангелиша". о, как давно я не слышала этой вариации моего имени из ее уст! лет десять... только теперь я поняла, что именно этого слова я ждала всё это время.

мои причитания о том, что ничего не будет, с этим нужно немедленно покончить, ибо мои приступы все более неуправляемы и через год или два я вовсе потеряю рассудок - все это маман подавляла звуками своего властного голоса, которому было невозможно прекословить. в нем были абсолютно противоположные интонации, сочетавшие различные тона, в которых слышался и приказ, и уверенность в вечной незыблемой жизни, и обволакивающая все вокруг нежность. лишь сегодня я вышла из той стадии опьянения, полной обезоруженности и молчаливого подчинения, которую она неосознанно навязала в те часы субботнего вечера... 

Хуже было, когда они приходили к нему, и он вынужден был им объяснять, что страдает бессонницей, что рядом с другим человеком не может уснуть и потому после полуночи отвезет их домой. Эти объяснения были недалеки от правды, но главная причина крылась в другом, гораздо худшем, и он не осмеливался ее высказать: в минуту, следовавшую за любовной близостью, его охватывало непреодолимое желание остаться одному; пробуждаться посреди ночи рядом с чужим существом ему было неприятно; общее утреннее вставание его отвращало; ему вовсе не хотелось, чтобы кто — то слышал, как в ванной он чистит зубы, не привлекал его и завтрак тет-а-тет. 

***

<...> именно так и компонуются человеческие жизни.

Они скомпонованы так же, как музыкальное сочинение. Человек, ведомый чувством красоты, превращает случайное событие (музыку Бетховена, смерть на вокзале) в мотив, который навсегда останется в композиции его жизни. Он возвращается к нему, повторяет его, изменяет, развивает, как композитор — тему своей сонаты. Ведь могла же Анна покончить с собой каким-то иным способом! Но мотив вокзала и смерти, этот незабвенный мотив, связанный с рождением любви, притягивал ее своей мрачной красотой и в минуты отчаяния. Сам того не ведая, человек творит свою жизнь по законам красоты даже в пору самой глубокой безысходности. 

***

У нее была непреодолимая тяга к падению. Она жила в состоянии постоянного головокружения.

Тот, кто падает, говорит: “Подними меня!” И Томаш терпеливо ее поднимал. 

***

“Шум имеет одно преимущество. В нем пропадают слова”. И вдруг осознал, что с молодости, по сути, ничего другого не делает, кроме как говорит, пишет, читает лекции, придумывает фразы, ищет формулировки, исправляет их, и потому слова в конце концов перестают быть точными, их смысл размазывается, теряет содержание, и они, превращаясь в мусор, мякину, пыль, песок, блуждают в мозгу, вызывают головную боль, становятся его бессонницей, его болезнью. И в эти минуты он затосковал, неясно и сильно, по беспредельной музыке, по абсолютному шуму, прекрасному и веселому гаму, который все обоймет, зальет, оглушит и в котором навсегда исчезнет боль, тщета и ничтожность слов. Музыка — это отрицание фраз, музыка — это антислово! Он мечтал оставаться в долгом объятии с Сабиной, молчать, никогда больше не произносить ни единой фразы и дать слиться наслаждению с оргиастическим грохотом музыки. В этом блаженном воображаемом шуме он уснул.

***

Равно как свет, привлекает его и тьма. Он знает, что в наше время считается смешным гасить лампу перед тем, как заняться любовью, и поэтому оставляет гореть маленький ночник над постелью. Но в минуту, когда он проникает в Сабину, он закрывает глаза. Блаженство, которое наполняет его, требует тьмы. Эта тьма совершенная, чистая, без образов и видений, эта тьма не имеет конца, не имеет границ, эта тьма — бесконечность, которую каждый из нас носит в себе. (Да, кто ищет бесконечность, пусть закроет глаза!)

 - Милан Кундера, Невыносимая лёгкость бытия

хочется закрыть глаза и лежать не шелохнувшись до тех пор, пока не наступит пятница. 

...и мне заочно не нравится сегодняшний день.

聲子蟲－津梅棧橋

маман привезла мне фоточки

мне кажется, что я ни капли не изменилась за эти семь лет. а точнее, все эти годы, проходя через многоступенчатое уродование своей внешности, интуитивно стремилась к данному образу. набирая вес или в очередной раз укорачивая свои волосы - я всегда была уверена, что все равно вернусь.

эстет по жизни. а зюльков такой: "о, нет, молю, не уходи! вся боль ничто перед разлукой..."