- Мы ведь встретимся в понедельник?
- А? Да.
- Я позвоню, - последнее, что услышу в динамиках телефона.
Наутро, после преображения себя в Витрувианского человека, буду ходить от стены к стене, будто чересчур наглотавшись амброзии, ненавидя себя. Похоть была худшей чертой, сравнимая разве что со льстивостью. И, ставя себя на вершину, выплетая себe венец в делах любви, вся моя жизнь так или иначе была посвящена отречению, той степени пуританизма, когда у твоего подножия лежат груды оргазмирующих тел, а ты лишь склонен степенно наблюдать на спокойное течение реки в расщелине гор на фоне заходящего солнца. Признаться в том, что из этой потенциальной груды я выделяю кого-то и испытываю похоть - значило бесконечно ниспадать.
И я лишь с отвращением наблюдала за мнимым счастьем влюбленного, надеявшегося на лучшее, на встречу в понедельник и вторник, и четверг. Отключив телефон, мне было более чем все равно. Четырнадцать пропущенных звонков. Пустые гудки станут разрывать барабанные перепонки И. день ото дня. Иногда, исказившись в преломлении моих пальцев, будет звучать женский голос, говорить, что телефон абонента отключен или занят.
И. вновь и вновь будет видеть мой профиль, глаза, что никогда не будут устремлены на него, слова, вырезанные с четкостью портных ножниц. Мне будут ставить в вину то, что извлекаемые фразы излишне вкушаемы мною - будто стараюсь выжать из каждого звука малейшие переливы двойственного. По причине того, что навык связывать все воедино еще недоступен мне в ту пору - стану умирать от стыда, когда все взгляды аудитории прикуют себя ко мне, едва я стану издавать первые шорохи. Слепота моего гения - повелевать словами таким образом, что при пустынном "Раздевайся" человеку не останется ничего иного, как исполнить приказ - окажусь сверх осознанным манипулятором. Но в то время все было иначе. И., наблюдая за мной во все глаза, не знал, что если бы у меня было право высказать то, что я испытываю каждое мгновение находясь вместе с ним в аудитории, то это был бы безутешный рёв негодования. И он смотрел не видя или уверяя себя в том, что он мне безразличен.
Как-то раз И. решит пройтись поодаль от меня до остановки возле ГУМа. Он будет восхищен фактом сосуществования наших двух миров дополнительных десять минут, хитростью выловленных из толчеи дня. Факт кражи будет превосходен и уничижителен одновременно - так захочется еще. Я буду идти не замечая, но с чувством соучастия. Будучи таким же действующим лицом как и И., мне удастся остаться безнаказанной. Но пока, нацепив личину холодного безразличия, иду впереди, разрезая по диагонали Александровский сквер.
Затем: почему бы не продлить наше совместное представление, отщипнув от времени еще немного утром? И. будет ждать прибытия сотого автобуса к Дому офицеров, идти впереди завидев меня.
Почему бы не продлить наше совместное соучастие после того, как я выйду из интерната, где вся группа, за исключением И., будет коллективно проходить тесты по информатике? Почему нет? Подумаешь, просто случайно шел на остановку у вокзала и подождал у перехода возле ворот города! Как в кошмаре, где нет выхода, я шла навстречу, издалека завидев кисть руки с зажатой в ней сигаретой. Кисть опоясала неровный полукруг, приблизилась к губам до того, как сознанию удалось персонализировать, восстановить единый образ знакомого человека.
Почему бы не поехать на одном троллейбусе и пропустить свою остановку?
О чем думал И., когда впервые просидел весь вечер на скамейке у моего подъезда? Уверена, что в его мыслях не было ничего сверхъестественного. Игра и наши роли в ней были расписаны и стали распространять наркотическое действо. Но если я была пассивным началом, то И. был моей противоположностью. Все, что требовалось от меня - отвергать и ненавидеть. Ему - умирать без ощущения моего присутствия рядом. От этого произрастает все дальнейшее:
- ожидание сотого автобуса у Дома офицеров;
- час двадцать минут, умноженные на четыре, непрерывного улавливания отрезков: сбившихся прядей волос, сложившихся еврейских гусиных лапок у век во время холодной усмешки; вздох; еще один; полуоткрытый рот; смена положений; смена коленей с одного на другое;
- выловить из трясины темного коридора взглядом, плыть поодаль до ГУМа;
- обед;
- троллейбус до Корженевского;
- смотреть в окно, задрав голову несколько часов, до тех пор, пока не станет ломить шею - попытка ухватить за пазуху движение тюль на карнизе пятого этажа;
- две пачки сигарет в день - аллегория полезного времяпрепровождения.
Туман сознания покрыт врезающимися мыслями и строками еще ненаписанных стихов. Той осенью город круглосуточно был охвачен мутными частицами неродившегося дождя. В нем И. на площади у Красного костела ночью. Туман, истощенный, перетекает в дождь, стекает струями начиная с макушки, сцепляя волосы в жирные сгустки прядей. Откуда-то издалека доносится неуемный шаг прошлого. Как шли в сентябре на остановку к Институту культуры, удлиняя шаги, заморозив вечность разговора. Мы придумали путь вместе, брели по стороне Педагогического университета. Не дойдя до моста, стоя у парапета, я обронила:
- Сможешь взобраться и пройти по нему на протяжении всего моста?
- Не.
- Слабак, - торжество взгляда и приоткрытой усмешки.
Несколько лет после, буду думать, что эта сцена всему виной - тому презрению, которое зародилось во мне.
И. старается не думать и просто стоять, уставившись в плитку площади. Он изобретает места, в которые можно пойти, утаить себя после неудавшегося видения чуда - распахнувшегося окна пятого этажа.
Однажды, прокравшись в подъезд, он подсунет в дверь тамбура билет на премьеру “Меланхолии”. Впервые И. станет страшно за себя, свою зависимость.
Я не увижу, не загляну под коврик. И. будет ждать в полупустынном зале, зажав сердце в кулак, не надеясь на мое согласие или надеясь вскользь. Через пару лет, сидя в аудитории перед ним, воскликну: “О, я люблю “Меланхолию” почти также, как “Древо жизни”” - кто-то язвительно и больно прыснет истеричным смехом без причины где-то вдали.
Однажды, просидев в интернате допоздна за коллективным прохождением тестов по информатике, добротно полноватая четверокурсница Д. напоит меня. О ней ходило много слухов. Один из самых всеобъемлющих - то, что она может гнать первоклассный самогон из всего, чего угодно. Голос Д. по резкости превосходил все, что ранее было мною услышано, и если бы он извергал призыв “Вперёд! На баррикады!”, то люди бы полчищами бежали исполнять призыв этой женщины, в глазах которых не было сомнений. Но Д. просто бесконечно расхаживала по кухне, неустанно подливая в бокалы. На остановку я шла не помня себя. Пьяно посмеиваясь, мой рот самопроизвольно излагал нечто липкое, не поддающееся объяснению. Усевшись в кресло троллейбуса, обитое дерматином, неожиданно стало трясти, хоть все мое тело максимально накалилось. Я впервые желала так сильно. Казалось таким простым желать И. в арке тринадцатого дома на улицы имени Корженевского, вдыхать его запах, чувствовать его скорость и сливаться с ней в импульсах, быть прижатой к стене. Нет, не так. Я желала не И., но быть изнасилованной им. Неплохое развитие сценария.
Ночной свет фонаря и арка, пробуравившая дом, звуки борьбы и подчинение. Кончив на полпути к дому, вновь и вновь желала и обретала себя лишь в этом образе, в затемнении арки. Все, что мне было нужно - это чтобы И. был там, на посту у моего дома.
Конечно, он был. Захлебываясь вдохами и на полусогнутых ногах, сопротивляющихся ударам сердца-молота, нагло смотрела в глаза, оставаясь на краю мрака арки. И. шел выбрасывать окурок и не заметил меня сразу. Увидев, он инстинктивно отшатнулся как от огня того, что было перед ним, стояло, готовое наброситься. Совладав с собой, закурил вновь, сел у двери домофона - так люди цепляются за привычное место, которое кажется им едва ли не родным в стрессовых ситуациях.
Я прошла внутрь, испытала оргазм в лифте синхронно с распахнувшимися дверями на пятом этаже.
Комментариев нет:
Отправить комментарий