омут. гаражи.

Мои закрома опустели. В середине октября денег осталось ровно столько, чтобы доехать до родного дома. Но неприязнь, которую я испытывала к этому месту, и дискомфорту из-за своей чересчур тесной одежды /то было время до открытия пены для ванн/, нельзя было измерить. По возможности хотелось бросить огромный саквояж с грязным бельем прямо в стиральную машину, подождать, пока она сделает свое дело, и, захватив деньги, уехать назад на последней маршрутке. Увы, моральные устои такого развития событий не предполагали. Тем более, что была А. К., которая в любой ситуации и степени моих падений и предательств оставалась мне верна. Бросая ее, не отвечая на звонки в те минуты, когда мы должны были встретиться, я всегда знала, чем это закончится - она сделает вид, что ничего не случилось. 

Наш уговор был прост - выпить где угодно, но до беспамятства. Семнадцатилетняя, как и я, она еще училась в школе. 

Саквояж из толстой кожи был благополучно разрешен от бремени грязного нижнего и верхнего белья, захвачен с собой на встречу. Денег по прежнему не было и все, что нам оставалось - это купить неимоверную массу пива. В "Центральном универсаме" города Б. мы приобрели в гигантских масштабах копченый сыр - тот, что косами. В круглосуточном можно было без проблем и паспорта взять шесть литров пива марки “Алiварыя”, а в “Журавiнке” - сигареты “NZ”. Конечно, все это было возможно только вследствие глубочайшего уважения и доверия со стороны А.К. 

Так мы шли по главной улице - огромный саквояж плелся меж наших ног, отбивая несуразную поступь нас двоих, реагировавших на эмоциональные вопли друг друга. 

Я хочу, чтобы всякий понял глубину момента, его дерзость - две семнадцатилетние девушки с излишним весом идут с огромным черным кожаным саквояжем и орут что-то, излишне приукрашенное нецензурной лексикой. 

Дойдя до родного района, усыпанного исключительно частными коттеджами, мы видели моих родителей, брата - они угрюмо и вскользь осмотрели выпирающую неровность нашей сумки. Так мы шли по окраине города, где бескрайним полем простирался заброшенный аэродром. На клочке этого места с недавних пор размещались узкой косой гаражи. Взгромоздясь на сваленные в кучу бетонные плиты и деревянные стропила с выпирающими отовсюду гвоздями, мы обетовали эту несопоставимую с жизнью местность; смотрели на печально раззявившую ржавую пасть микроволновую печь фирмы “AEG”.

Пенное пиво незаметно ручьями и водопадами лилось по диагонали в пластиковые стаканчики, переливалось в глотку; косы волокнами рвались, погружаясь, разрываясь под острием зубов. Впервые опробовав механизм разливания пива под углом, меня уже нельзя было остановить - небывалый закат подыгрывал, яркими красками расписывая степень нашего падения. Нам не было дела до этого. С диким рокотом челюстей мы запечатлевали на фотокамеру последние дни солнца шестнадцатого октября две тысячи одиннадцатого года. Но восторженность не может быть примитивной, когда речь идет о закате города Б. Нет, никогда ей не быть плоской. 

В дешевых сигаретах, казалось, есть смысл, особенная пряность. Дым обволакивал покровы, кожаную куртку. А. К. сочувственно вкушала рассказываемую историю об И. 

В нас было более четырех литров пива, когда я предложила поцеловать себя - мысль вполне очевидная для подобного состояния. Получив отказ, я не поверила, и, изрядно заболтав ее о том, что никто до этого меня не целовал, перешла в наступление. Где-то в течение минуты наших разговоров, я вперила взгляд на ее губы, так как не могла сфокусировать опьяневших глаз на чем-то более обширном. 

Мое ложное заявление о первом поцелуе еще парило в воздухе, когда я, никак не отреагировав на парирование А.К. “тем более, ты должна это сделать с И.”, вторглась в ее рот, покусывая губы. 

К несчастью, несмотря на мои иррациональные ожидания, целовалась она из рук вон плохо. Позже я узнаю, что этот уровень достаточно хорош. Но тогда она станет символом, олицетворяющих людей, не обладающих данным навыком. Все казалось странным и несуразным: узкие губы и идеально ровные ряды зубов, полость рта, которой мне, по неумению, запретили распоряжаться. Оставалось только технично исполнять ограниченные приемы, испытывая смешанное чувство скуки и желания уйти. Но А.К. начала постанывать и я не могла высвободить рук. 

Далее схема распития пива за гаражами была возобновлена, а пальцы в сплетении с сигаретой стали наощупь искать кнопки телефона. После нескольких попыток мои движения возымели успех - длинные гудки раздались в ушных раковинах. Нескольких осечек, состоящих из чужих номеров и слов “И., я люблю тебя”, на другом конце послышался глубокий выдох - поняла, что наконец попала по адресу. Впервые за вечер я испытала смущение, опьянение притупилось. “Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?” - я говорила после нескольких пустых фраз, канувших в небытии. “Не. Зараз ведаю. Калі пра мяне, то ты і так усё ведаеш.” - далее глубокий выдох и вдох; что-то, схожее строкам из плаксивой песни группы “Сплин” на обоих концах проводов. 

Неожиданно для себя самой, волны счастья, смешавшись с облегчением и алкогольной эйфорией, прошлись по каждой клетке моего тела. Заплетя ноги в неизвестную конфигурацию, я всей массой тела упала на землю - железный штырь, подстерегавший меня в земле, вгрызся в ткани кожаной куртки, грозя пройти сквозь локтевую кость. 

У И. был праздник. День рождение его отца. С тех пор я неустанно буду представлять мрак соседней комнаты, удалившийся от скоплений людей и света силуэт И., проявившийся под воздействием уличных фонарей. Что чувствовал он? В моем сознании всегда мелькает ощущение взорвавшегося пороха внутри силуэта, контрастирующего с лучами ночной улицы за окном. 

В его жизни это станет Событием. В моей - с головной болью отразится наутро вместе с судорожным предчувствием фатальной ошибки. Пьяное решение углубления в омут будет казаться попыткой умерщвления себя. А пока - я полуползла до дома. Обняв двоюродного брата сидящего в гостиной на диване и смеявшегося во всю с моих подкосившихся ног, я сбежала в уборную. Впервые в жизни я не знала меры и внутренности грозили уйти из моего тела, синхронизировавшись с алкогольным потоком и сбившимися в комки косами сыра выходящими через рот. Преодолев препятствие лестницы, я все же добралась до второго этажа, неразложенного дивана цвета малахита; упала наискосок. Последнее, что удавалось различить в той кромешной темноте - это то, что я витрувианский человек; то, что витрувианский человек создан по подобию меня, лежащей наискосок на диване цвета смарагдовой зелени шестнадцатого октября две тысячи одиннадцатого года. Витрувианский человек вертелся в колесе во всепоглощающем пространстве полуоткрытых век. Я смеялась в голос.