омут. голод.

Декабрь скатывался вглубь, в сердцевину. Мои волосы росли, пробивались дымчатыми русыми отростками сквозь иссиня-черную краску. Зачеты служили в роли бабули, прореживающей грядки, состоящие из занятий в университете. Приближалась сессия. Вместе с предэкзаменационной агонией во мне барахталась агония тела, которое не получало средств для существования. В детстве меня все уверяли, что последствием моего голода может стать превращение желудка в монстра, пожирающего самого себя. Призраки антропоморфного желудка съедающего себя заживо ютились во мне сквозь годы взросления. Теперь же я с восторгом лицезрела этот процесс – как моё тело плавится изнутри, разжижается и уходит в ничто.

Все моя пища состояла из филе курицы. Посылкой мне доставляли с десяток куриных тушек. Разделывая их, я испытывала небывалое возбуждение. Очищение ее от кожи и переламывание крыльев, ребер, позвоночника, сворачивание всего непригодного в слои газет так, чтобы сок и кровь не просачивались сквозь бумагу темными бурыми пятнами – все вызывало во мне восторг. Филе варилось несколько часов, практически распадаясь на тысячи мясных нитей. Мне не было дела. Я не хотела есть и не ждала его поглощения внутрь. Съев одну треть филе, я останавливалась на достигнутом и не ела ничего до следующего дня. Когда это мне надоело, я стала пить кефир. Меня хватало на один стакан. Бывало, устав от пищи, я не ела несколько дней вовсе.

Что происходило со мной, моим поведением? Я чувствовала себя очищенной. Ничто было мной и я была ничем. Дни напролет меня била холодная дрожь возбуждения или охватывала апатия. Последнее случалось редко, чему виной служила каждодневная порция кофе, состоящая из десяти или восьми полулитровых кружек. Частые приступы искреннего смеха бились во мне словно струи горячих источников. Будто очищая организм, он не забыл позаботиться о перекрытии эмоций, кои напрочь уничтожил. Итак, я уподобилась активному вулкану со всё восходящей раскаленной лавой, состоящей из неприкрытых взрывов экспрессии.

В начале декабря Н. и С.П. вытянули меня на индийскую выставку. Купив там ароматические палочки «Опиум», я отпустила одну из причин моей ненависти к маман – ее мелкобуржуазную фанатичность к скоплению благовоний и всевозможных подставок к ним, емкостей для испарения ароматических масел. Но в отличие от нее, я осуществляла их утилитарную функцию, сжигая их круглосуточно. Томное тление сладко-древесных благовоний вызывало во мне иллюзию обдолбанности. Кислородный голод был разновидностью моих забав. Схожей забавой стало постоянное приобретение мятных швейцарских леденцов в круглых жестяных банках; впитывала по одной в день. В ароматическом кумаре началась моя подготовка к первому экзамену – истории Беларуси. Лихорадочно во мне блуждали образы экзаменуемого и экзаменующего, горькие поражения и подкашивания ног. Варенье из крыжовника съедалось по две чайные ложки в день. Мои сны составляли марлевую поверхность, где вместо рыхлых ослабленных нитей были строки книг и желание всех органов впитывать и переживать каждое слово, его смысл.

Открытием тех дней стала Жанна Агузарова. Моя любовь к А.П. возродилась и мои рыдания траурной процессией сопровождали «Старый отель» и «В городе моем». Ночи напролет я слушала, впитывая ауру конца восьмидесятых, вспоминая запах мохерового шарфа пурпурного цвета моего папика, цвет плафонов бра тусклой ночью. Но мой папи был всего лишь мальчиком в те годы. Жидовская кровь бродила в нём, как и во мне, освобождая путь к тому, чтобы лишать девственности всех своих сверстниц нашего города и тех, кто был младше или старше его на пару лет. Горбатый нос и скверная внешность, которую я всецело чуть позже унаследовала, не помешала ему поиметь их всех без разбора. Сквозь десятилетия, я не стесняюсь говорить о том, что мой первый французский поцелуй был с отцом, первый пенис, который я увидела, был пенисом моего папика. Ничего предосудительного не происходило. Забавы ради, я передавала в его рот посредством языка слишком мятный орбит из своего рта. Мне было четыре, когда он стал давать мне ядрёный мятный орбит и говорить, что швепс – лучший жаждоутоляющий напиток. Папи мыл меня до тринадцатилетнего возраста, тщательно растирая тело мочалкой, позволяя делать воду максимально холодной.

Потом – «Желтые ботинки» и «Ленинградский рок-н-ролл». Я танцевала в полупрозрачной белой тунике из хлопка с двенадцати ночи до пяти утра ежедневно, разводя водой стаканы вишневого компота. Мои поры литрами выводили жидкость из моего организма. Я чувствовала, что превосхожу других, всё человечество.

Настало утро. Я ехала на первый университетский экзамен, читая детскую книжку по истории Беларуси за шестой класс. Не знаю почему, но прочитав университетский учебник, дойдя до завершающего наш курс четырнадцатого века, за час до экзамена я стала читать книгу, написанную для детей. То, что я успела прочесть, точь-в-точь попалось мне в вытянутом билете. Одногруппники впервые услышали как я говорю по-белорусски. 
На следующий день – 31-е декабря – я прибыла в город Б., не скрывая слёз ностальгии, которые режут горло и нос.

Я пила весь вечер. Белое сухое вино струилось по стенкам бокала, наполняя его до краев. Когда пробили куранты, двоюродный брат и я, прошмыгнув на улицу с очередной полной бутылкой испанского вина, поплелись на центральную площадь. На одном из перекрестков нас ждала А.К. На тот момент я уже успела несколько раз упасть. На сцене центральной площади города Б. пела моя давняя ненавистная знакомая - обладательница медных волос. Я заглушала ее пение, рвущееся из необъятных колонок, своими воплями: «Детка, ты так хороша! Я хочу тебя!» Мои соглядатаи, смеясь и окутывая искрами восторга, оттащили меня к музею. Откуда-то из-за пазухи выныривали стеклянные бокалы и наполнялись вином. Выпивохи проходя мимо сыпали в пригоршни грильяжные конфеты и желали всех радостей жизни. Последнее, что помню – как, поскользнувшись в очередной раз, я ползла на коленях по площади; белое вино клубами испарялось из меня, стиснув виски. Мои ноги на следующий день стали сплошным черным синяком.

Через пару дней я с нетерпением уехала в Минск. Все эти дни я пила кофе с предварительно высушенными кусочками черного хлеба, учила историю Древнего мира, ненавидя себя за то, что не присутствовала на парах. Первое время, еще в сентябре, мне казалось, что я влюблена в пальцы преподавателя по данному предмету. Все подтрунивали надо мной и моей влюбленностью.

Сдав на минимальную оценку, я почувствовала лишь то, что преодолена очередная грань моего освобождения от студенческих пут, которые предстоит преломить за эти годы.