омут. река. 12

Все воображаемые диалоги – это всего лишь пытка. Весь бег через улицы – всего лишь пытка. Взор, направленный к главному входу вокзала – лишь пытка. Я спешу на линчевание, время моего выхода. В зал пыток. Никого нет, но я чувствую приближение. Смотрю на плитку – постепенно, вслед за ведомой поступью, появляется и он сам. Прячусь в волосы и отросшую чёлку, нагромождённую на веки, пытаюсь не проводить дрожь через голосовые связки.

Что может сплотить, кроме как вселенская почва – ненависть? Мы бросаем клочки неприязни в футболистов нашей группы друг другу. Потом приходит один из них. Ждём ещё немного, всё больше убеждаясь, что это напрасно. Дальше – Эпизод. Кто-то просит прикурить. Илья дает спички. Исполнив свою задачу, одна из них, обугленная, падает на плитку. Прохожий скрывается в толпе. Никогда это не забуду: Илья, пытаясь очистить нас изображает недовольную мину, поднимает спичку с плитки. Он не понимает, но знаю я. Илья не хотел омрачить факт моего присутствия хоть чем-нибудь – всё должно источать святость, если ты собираешься погрузиться в омут. Этот случай засядет в мою память и будет заставлять повиноваться, краснеть почём зря.

У дверей общежития нас ждал отказ. А. спустился вниз сопроводить процессию, направляющуюся в магазин, а затем к реке. С. прибежал второпях, приводя в движение подпрыгивающие кудри длинных волос.

Пробираясь вглубь двора в сторону источника дешёвого алкоголя, все по очерёдности взбирались на ступенчатую возвышенность перед нами. Ни у кого не возникло мысли о том, что можно её обогнуть, пойти в обход. Все воздевали ввысь переднюю ногу, чтобы ступить на край возвышенности и продолжить путь. Я забыла, каково это — совершать резкие или выраженные движения и моему смятению перед возникшей преградой не было предела. Сложно представить степень запущенности моей социализации. Этот случай был лишь явным тому доказательством. Дело стало обостряться тем, что Илья, увидев моё замешательство, протянул мне руку, находясь при этом вверху. Я равнодушно подавила этот позыв, тут же запрыгнув на тот уровень, где находился он. Уж лучше так, чем сносить от кого-либо помощь. Помощь, брошенную словно объедки бродячей собаке. На большую роль я не могла рассчитывать.

Магазин напоминал серой плиткой моё детство: «Рамонку» на спуске возле Двины. Только теперь я могу вцепиться в его расположение, осознать, что это тот самый низкосортный и ближайший магазин от центрального минского вокзала. Тогда он был безымянным и пышущим моим сокровенным. Собственностью, коей был город Б. и воспоминания о нём. Я не хотела впускать всех этих потенциальных участников попойки сюда — не поймут красоты уродства. Ещё более стушевавшись оттого, что мне нет восемнадцати, как, впрочем, и остальным, я не знала как всучить деньги за уничижающие меня закуски и пиво. Оставалось только ждать, когда мы откроем дверь и пойдём в нужном направлении. Это случилось. Мои нервы так успели расшататься за те пять минут в магазине, что я от шока не осознавала, куда мы идём. Очнулась я лишь тогда, когда завидела старое здание из красного кирпича — мысль, что проходить возле него уютно. Было то чувство, когда осознаёшь мгновенно, что эта картина запала в память на всю жизнь: пасмурное небо с тучами внахлёст, тёплый ветер разносящий вихрями волосы в стороны, едва наносимые на поверхность кожи моей куртки капли дождя.

Потом сквер и река, окаймлённая намертво бетонными плитами, создающими дополнительно ровные платформы и заменяющие тем самым лавки. Плакучие ивы были смешаны с елями, прятали наше логово. Воды можно было коснуться рукой. Стоило лишь откинуть руку назад и опустить её чуть ниже уровня колен. Бетонные плиты были бездушными скобами, скреплявшими природное: воду, землю, растительность.

Чувствуя связь с зеленью вокруг, стало лучше. Уверенней существовать в созвучии с тождественными мне. Говорила о том, что не могу пить из общего горла пивной бутылки — Илья в безмолвном смирении побрёл с кем-то в магазин, взойдя на мост возле. Минут через пять он принёс прозрачный пластиковый стакан. Казалось, что то место за мостом, откуда они возвратились, скучное, безжизненное, а вдали — ничего. Но там была Улица. Кастрычнiцкая. Жизнь сама протаптывала будущие тропинки перемещения по городу. Я не знала как. Случаи ведут в разные стороны по сетке улиц — город становится всё более объёмным, сплетённым символами с чем-то воедино, разбухает от своей важности, уподобляясь возбуждённой вагине.

Солнечная пивная масса с пеной вверху бесцветного пластикового контейнера в свете дня подходящего к концу, фоновой травы на другом берегу реки. И стаканы механически наполнялись кем-то и пряничные предметы поглощались другими, исчезали шуршащие пакеты с плит. Непьющий А. не был неуместен и шутки не могли задевать моих ушей. Был бесконечно длинный вечер. Потом, после, когда можно было говорить об аморальных вещах и людях, во мне мягко плескался пятый или шестой бокал плавно влившегося пива. Горда собой. Да. Пиво, как мне казалось тогда, мужской напиток и я, легко взломав все коды, могу пить его наравне, могу вкушать запретный плод на берегу реки в компании без женщин, под мостом. Охмелела, но не осознавала этого, не знала, что чрезмерное употребление алкоголя приводит к выблевыванию его наружу.

Просила сигарет. Было хорошо. Так хорошо, как я себя никогда не чувствовала. Всё затихло. Наши спины соприкасались друг с другом. Никто не смел говорить сейчас. Я вдыхала в лёгкие то ли дым, то ли воздух. Вопрос игриво виснул на мне, срывался с языка в направлении Ильи: «Так значит, ты в меня влюблён?» - был слышен истерический смех А., прибитый к плитке ответ: «Цішэй, не палі». Наши спины склеивал алкоголь. Омут вместил нас теперь в единый водоворот — ощущение волн монотонных оргазмов. Они не кончались целую вечность. Ровно столько же, сколько на моих устах продолжала сиять не выраженная улыбка. Я хотела его здесь, на траве возле плакучей ивы, поодаль от зелёного мусорного бака. Обнять его всего, зарыться в волосы и цвет глаз. Казалось, нет ничего проще, чем поиметь его в плывущем пьяном ландшафте.

Люди ушли. Последнего, слегка разошедшегося С., погнал впереди себя А., что-то на ходу намекая своими гримасами. Кудри С. пожелали мне-ему удачи. Илья молчал, а моё тело всё так же не могло отойти от тотального удовлетворения. «Что, выйдешь за меня?» — я говорила, удивлённо слушая сама брошенные кем-то звуки моего голоса, он вопросительно смотрел на моё расслабленное лицо.

И была смута. Смута памяти, произраставшей откуда-то изнутри. Образ свежего иссиня-зелёного поля в августовскую пасмурную пору явился из неоткуда - единственная связующая нить с тем, другим, неизвестным для меня и поныне. Я хотела забыть его уже год. Зачем он был здесь, сейчас? Ведь это не любовь, тогда, в августе. Зачем сознание стало вспоминать это в момент моего полного отрешения и слияния с вечным? И были слова, брошенные кем-то: «Мы никогда не будем вместе». «Але чаму?» - Илья отвечал, сосредоточивал в вибрировавших от напряжения висках всё внимание. Глазницы беспомощно стали выделять жидкость. Чьи-то ладони взяли моё лицо с мокрыми щеками и веками, приблизили к себе, стали бродить по прямой чёлке и волосам «золотых двадцатых». И жесты утешения и всепрощения не уходили, спрятали лицо вглубь одежд под чёрной ветровкой. Вновь сознание полностью отрешилось от тела и где-то парило.

Через пару минут я отдирала своё тело и руки от Ильи, бежала по холму ввысь, говорила, что дойду сама. Озиралась по сторонам города в фонарном свете и не понимала, где я. Не найдя ничего лучшего, включала «she's in parties» баухауза и стала подпевать, вплетая ноги в узлы, пыталась победоносно шагать в течениях тёплых ветров. Илья смотрел снизу вверх. С каждым мгновением алкоголь всё усиливал своё действие — я была тёмной тенью на фоне «Динамо», преградившая собой всё остальное, сколько-нибудь значимое. Чья-то рука просунулась сквозь дугу моей руки. Шли молча. Лишь изредка тишина прерывалась — выкидывала наполовину пустую бутылку пива в урну. Слова были излишни и мы просто стояли на «Дружной», ждали троллейбуса. Сидения из дерматина и раздирающий свет городского транспорта слегка сдёрнул пелену, но меня было уже не остановить — грустно пела «ваши пальцы пахнут ладаном», держала свою ладонь в тепле его бережно сжимаемых пальцев.

Вышли на площади Казинца. Стала звонить маман: «Горите в аду!» - я отвечала, бросая трубку, нигилистически усмехаясь. Илья подыгрывал мне, скрывая тот факт, что вконец охмелел только сейчас.

Мой дом — Корженевского номер тринадцать и я вновь опьянела и хотела его целовать. Илья схватил охапкой моё лицо, смотрел завороженно.

— Если ты хочешь меня поцеловать, то /сделай это, придурок/ не нужно.

— О, нет, нет — набожность фразы звучала как «да».

Я вхожу в подъезд и он с угрозой, скрывающей мольбу, сверлит взглядом мою спину, я знаю. После, за спиной раздастся удар всем телом кого-то о закрытую дверь — так остервенелые птицы врезаются в прозрачное стекло. Поспешно жму кнопку лифта, чтобы не успеть стремглав нажать другую, ту, которая открывает дверь подъезда. Вбежав в квартиру, молниеносно открываю окно комнаты, кричу, направляя звуки в рыжий силуэт от фонарей:

- Илья!

- Што?

- Только не смей здороваться со мной в понедельник!

- Я бы не посмел!

Совсем другие избитые фразы звучали сквозь вопли. Мы понимали. Были в объятьях друг друга, омута.