омут. анусино. 8

Боялась проспать. Как-то внезапно осмелела в тот вечер и пошла в магазин, выйдя из автобуса после расставания у Красного костёла, чтобы купить всё к поездке. Купила шоколадку Илье. Мило. Не ему, но чтобы делиться с ним. Потом мы немного говорили поздно вечером.

Всю неделю возвращалась к предстоящему субботнему событию. Я ненавидела его. Не хотела тащиться куда-либо. Любила сидеть, смотреть фильмы, быть одной. Не любила ходить, исследовать. Подстёгивало лишь то, что там было ощущение Ильи. В этом событии был он, его присутствие. Была наполнена этим, не мешкая собиралась в путь.

Солнце повсюду. Шесть утра. Холод расположился в каждой щели, между слоёв свитеров, маек и кожаной куртки. Хотелось убежать домой на цыпочках, согреть вставшую на дыбы гусиную кожу. Но я шла, торопилась, грелась на участках асфальта без тени.

Вокзал скроил из себя завесу холода. Уже во второй раз я приходила позже всех. На этот раз я чувствовала неловкость. Будто все знают о нас. Хоть нас ещё нет. Губят в зародыше. Я хотела рассеяться в непрерываемой тени вокзала. Не могла. Поэтому шла, с трудом преодолевая ежесекундные позывы к вздрагиванию всем телом от холода.

Не помню как мы сели в вагон. Но есть фото. Много фотокарточек того, уже успевшего потеплеть, утра. Фото в вагоне, с пылинками летящими в свете у окон. Водовороты частиц отталкиваются от мягких звуков приглушённого разговора одногруппников, толчками прорываются в резких выдохах при их раскатистом смехе, летят в пропасть под нажимом, задетые заспорившими брызгами слюны. О., В., С. сидят рядом. По правой стороне в том же ряду — Илья. Пытаюсь обнаружить краем глаза обрывки его одежды, движений, но не осмеливаюсь повернуть голову на девяносто градусов. Я была беспомощна в таком расположении. К нам постоянно подходили другие, шутили, пели. Я не хотела этого. Терпела и теряла тем самым время. Так прошла большая, как мне казалось, часть нашей поездки. Сидела там, где не хотела сидеть и почему-то чувствовала себя униженной. Будто бы это подстроил он или староста, сидевший рядом. Но он смотрел. Это подбадривало. Силуэты в затемнении, там, куда не проникают лучи, палящие на нас. Хотела, чтобы меня поместили в тень возле него. Желания не были очерчены. Стараясь не думать, они просто слонялись из угла в угол во мне.

Толком даже не осмыслив то, что сокурсники, затеяли игру в карты (я не захотела присоединиться) и оттиснули на освободившееся место, я падала в тень. Там было тихо. В той тьме кто-то искусственно наращивал тишину в вакууме, охранял её. Меня будто раздели. Наши колени, находящиеся напротив друг друга, могли соприкасаться, если бы на то были силы. Смотреть на него сейчас было ещё более невозможно, потому как я знала, что Илья безусловно будет смотреть в ответ. Идеальной для меня была позиция по диагонали от него. Не плечом к плечу, но диагональ была бы в самый раз - можно смотреть краем глаза. Но тут... Я усмехалась, смотря в закруглённые по углам стёкла. Илья смотрел на меня не отрываясь. Но странное дело, чувствуя взгляд на себе, я не могла с вызовом посмотреть в ответ. Он сдерживал мои опрометчивые движения в его сторону своим взглядом, втиснув мои глаза в то летевший, то замедляющий свой ход пейзаж, семенившие повсюду рельсы. Раза три собралась с духом, смотрела на Илью, всякий раз думая, что больше не смогу это повторить. Но это затягивало, хоть он и неумолимо выигрывал состязание за состязанием. Не хотела сражаться, но лишь отдавать холодный взгляд, вбирать застывшие мутные листы чёрного чая в зрачках Ильи. Была подобна парализованной жертве за мгновенье до того, как её поглотят. И времени не было, и вакуум проглотил мельчайшие шорохи-крики возле. Мы говорили взглядами. Но даже этот безмолвный разговор был чересчур пронзительным. В такой степени, что начинала кружится голова. Слишком спёртым был воздух вокруг.

Приехали. Растопили общую массу, остались сгустками в противоположных уголках ландшафта. Чёртовы конкурсы на стоянках по всему пути до лагеря, леса, беготня за водкой и пивом в магазин. Пытались не терять из вида один одного, поочерёдно смотрели один другому в спину. На фото в пути ты приближаешься ко мне, пытаешься создать иллюзию семейного снимка. Моё каре времён двадцатых, ветер в кадре застыл в волосах, прилепил чёлку ко лбу. Проходя деревушку, мы поравнялись, стали идти вместе. Я бросала циничные реплики вполголоса о очередной доходящей до нас фразе сокурсников, желании расчленить, ты усмехался в ответ едва слышным смешком, расплывался в улыбке нежности. Ты не говорил и, я знала это, ничего не скажешь. Если бы ты сказал, отвёл глаза, смотрящие вечно при ходьбе в землю, то поверг бы в смуту моё стеснение, разворошил: будто бы не вдавливал ложку в набухшую пену над туркой, не давая тем самым кофе разлиться по поверхности плиты. Наша слаженность была удивительной и болезненной одновременно, потому как я не знала - не совершишь ли ты опрометчивость в следующее мгновение или останешься таким же, стоящим с ложкой в руках над пенной туркой?

Пыталась проявлять максимальное участие в конкурсах, тем самым затушёвывая нервозность. Остальные будут чувствовать, что я взвинчена, но не станут углубляться, лишь только сошлются на нерасторопность в играх.

Я все спланировала. Ещё в понедельник. Мне нужно осмелеть в субботу. Самый доступный источник — алкоголь. Мне не нужно много, ведь я вовсе не пью. Достаточно пары глотков, чтобы дать сигнал сознанию. Нужно коснуться его, вылить потоком речей сдавливающий груз. Умру, но коснусь. Нужно окунуться с головой, не стоять по пояс в нерешительности, ведь я уже там, в омуте. Илья стоит глубже и водовороты уносят его всё дальше.

Знаю, что если в ёмкости раскрутить воду и подставить руку против течения после, то испытаешь наслаждение. Будто срабатывает рефлекс и тело реагирует на поглощение водоворотами пальцев руки как на освобождение во время оргазма. Водовороты утихают — спокойствие разливается по тебе. Хочешь повторить испытанное, погрузить вместо пальцев внутрь всю себя.

Сосновый лес испещрён проталинами света. Там люди, которых я не знаю, не хочу контактировать. Они пригвоздили меня и остальных путников к ведру слипшихся макарон. Это напоминает пытку, когда человека кормят исключительно мясом, благодаря которому он вскоре умирает. Так было и здесь. Я стояла в очереди за макаронами — утерявшими всякую форму и изрядно подгоревшими, с ошмётками тушёнки. Вся масса с оглушительным звуком была спрыснута кетчупом, который я с тех пор ненавижу. Илья стоял позади. Не помня себя, я молила о том, чтобы не есть это - никто не услышал. Должно быть, я промямлила это про себя нечленораздельно, так как не помнила себя от страха подойдя к ведру с макаронами, думая о том, что не смогу есть на публике. Данный момент был решающим в усугублении боязни поглощать пищу на людях. С годами он только расширял свои обители, заставлял отказываться от пищи или встреч с применением еды. Я была зла на Илью, что он не помог, не сказал, что это необязательно — есть жуткие макароны из металлического ведра. Все они просто смеялись надо мной, выкорчёвывая всё живое, и если бы можно было убежать с места позора и никогда не возвращаться к макаронному ведру, то мои пятки давно бы сверкали в отдалении.

Наконец, мы осели с группой у костра. Ненавистные макароны были теперь внутри меня, а Илья бегал собирая хворостом возле, сублимируя заботу обо мне, и если не делал этого, то курил или смотрел в мою сторону. Он мог делать всё вместе, что нередко себе позволял, думая, что никто не заметит. Есть приблизительно с полусотни фотографий этого момента. На каждой из них Илья изворачивается, смотрит на меня. Я на него — никогда. Мне хватает слежения боковым зрением, что дает возможность не привлекать внимание.

Потом все пели. Илья стал возле меня — гитара стала перебирать струнами в такт «сид и ненси». Неожиданно для нас самих, мы исполнили её дуэтом. Я знала каждую песню люмен из старых альбомов, по наитию была уверена в том, что он тоже. Я не просто пела, а вплетала сношение с Ильей в каждый звук своего голоса, чувствовала ответ в ушах, сравнимый с лёгким, но уверенным касанием клитора. Мне казалось, что песня никогда не кончится. Но было смятение: предшествующее выступление на горизонте, которое, я было уверена в этом, мне суждено провалить.

Распаковала шоколад. Раздав всем, приблизилась к Илье в последнюю очередь. Пыталась подавить дрожь, расползающуюся по упаковке. Боялась отказа — он говорил «дзякуй», мимоходом посмотрев мне в глаза, перебирая.

Мне выдали синий дождевой плащик — отдалённая имитация Складовской-Кюри, ролью которой он меня наградил. Углубляясь в предтечу, я думаю о том, что это было неслучайно - досталась роль похотливой тети. Хочется верить, что она похотливая.

Тогда я её ненавидела. Как и своё участие, роль в сценке. Пережив её, моя скованность улетучилась, свобода опьяняла. Стоит ли говорить о том, что было после того, как я выпила смехотворную бутылку пива?! Мы ушли в кусты, вместе с В., у которой также в сумке покоился источник лёгкого опьянения. И. шёл с нами, заставляя меня нервничать, вскрывать свои желания напиться в доску, проклинать смехотворную меру, которая была куплена. К счастью, я мгновенно охмелела, слова Ильи и В. вязли отголосками, едва соприкасаясь с моим сознанием. Это было крепкое темное пиво, которое разлилось волнами по моим голодным органам.

Выйдя из убежища к лагерю, моё опьяневшее настроение возросло, продолжало подниматься в гору. Помню также, что всё шло по ранее задуманному мною плану и я хотела прикасаться к Илье, бегать по лесу, также неумолимо, как не верить в то, что моё желание сбудется.

Внезапно раскисла или моё подсознание приказало это сделать. Нужна была опора телу. Не решившись подойти к Илье, обогнуть полукруг, в котором мы стояли, я облокотилась на первого попавшегося — С. Не знаю как, но он быстро сообразил, чего я хочу на самом деле. Так я очутилась уже на плече у Ильи, который был весь испещрён невидимой улыбкой, удовлетворением. Наверное, я никогда до этого не видела такого спокойного человека, каковым стал он в том момент, когда моя голова склонилась к его плечу. Мы долго говорили, сначала в компании, потом отделившись от остальных. Всё началось с того, что я поведала о своих схожих музыкальных пристрастиях — слушаю rome, von thronstahl. Я была грёбаным выпендрёжником, знающим, что мне можно всё — он по уши во мне и не хочешь уходить. Илья ловил названия фильмов, группу einstürzende neubauten, обязательное к просмотру «полное затмение». Я знала все фильмы, которые хоть что-нибудь стоили в русле арт-хауса. Я знала все пост-рок группы, о которых Илья ещё не слышал. Моя дегенеративная философия лилась из уст нескончаемыми потоками развязанного языка — Илья облегчённо вздохнул, когда я обняла его за талию левой рукой. Постепенно, чтобы нас не разлучили, он также обхватил меня, увёл от остальных. Я не замечала, одурманенная ароматом сладких духов. Илья будто бы состоял из этого приторного запаха, возводя моё желание в абсолют. Не помня себя, я вдыхала его до головокружения.

Пиком моего опьянения были слова «женишься на мне?» - он усмехнулся. Всё пошло на спад, но не улетучилось. Мы ещё долго после этого блуждали по лесу, бросали в публику слово: «Убить!» Илья делал всё, чтобы мне было весело и это принесло желаемые плоды. Ко всему прочему, все видели нас, доброжелательно подходили и говорили, что мы красивая пара — я молчала, прятала глаза. Илья думал, что это так, что всё необратимо теперь и я не сбегу, не отведу взгляда после этой поездки. Я думала о том, что всё идёт по плану и будет идти и впредь.

Когда настало время уходить, то хмель совершенно рассеялся, я была вынуждена выпустить Илью из объятий. Снова стеснение стало тем состоянием, которое душило во мне любые начинания. Мы шли вместе, изредка роняя фразы, не зная, что говорить, не зная, нужно ли говорить, когда всё решено.

Всё же, станция у железной дороги застала нас врасплох посреди словесного потока. Илья ушёл, а я всматривалась вдаль, по направлению его силуэта, чувствовала себя собачонкой, готовой побежать вслед. Мне казалось, я обидела Илью своим равнодушием после прихода на станцию. Тем, что завела разговор с остальными. Этот уход был резким разрывом нашего слияния, и я, привыкнув, не могла поверить, что могу быть одна.

Затем был тамбур залитый вечерним солнцем, с тоской лелеющим наши оторванные друг от друга руки, желающим вылепить их вновь, соединить. Мест не хватало и мы теснились все вместе в крошечном пространстве. Илья смотрит на меня, слегка склонив голову вперёд, готовясь к прыжку в омут. Я смотрю на проплывающие рельсы, штрихи-камни на скорости. Лишь пару раз смотрю на него, претворяя в ритуал свои действия. Я не хочу домой, но лишь быть в солнечном омуте тамбура, прислонив лоб к стеклу, всё внимание посвящая его еле слышным жестам, дыханию. Не верить, что это со мной, здесь.
Я спускаюсь первой по ступенькам — японский портфель в форме ретро-кеда виснет на руке будто бы извиняясь за нелепость. Пытаюсь не оглядываться, но шея сама сворачивает назад — ты смотришь на меня не отрываясь. Ещё мгновение и ты расставишь руки, чтобы словить. Ещё мгновение и я брошусь навстречу, чтобы ощутить тебя всем телом.

Отвернувшись, я бегу прочь.