Ступаю на Красноармейскую из сотого. Неловко и хочется молить о прощении и умерщвлении каждую плитку под ногами. Отвратительно то, что я с матерью (пресмыкающийся сосунок; без мамаши не может самостоятельно добраться до университета в первый день своей студенческой жизни), то, что я не набрала восьми баллов, чтобы переступить барьер бюджетной формы обучения. Вместо подготовки к тестированию зачитывалась Артюром Рембо и смотрела по четыре-пять бергмановских фильмов в день, мастурбировала, предвкушая рассвет, вглядывалась в окно после, перед тем как отправится в школу, слизью оставляя следы за собой, пробовала курить дорогие сигареты и пить дешёвое вино. Теперь мне оставалось одно — имитировать заносчивость, — я знала это — быть циничной, - я это умела — когда в действительности ты лишь слиток отвратительного гноя, который, подобно употреблённой жевательной резинке, завёрнутой в клочок бумаги, крикливо выпячивает при сдавливании наружу свое белое тело. Я знаю каково это. Да. Знаю и то, что эта моя беспомощность в те дни была фатальной настолько, что оставалось лишь молчать, дабы не сойти с ума от бесполезных и тупиковых воплей отчаяния.
Моя внешность проста: стрижка новой женщины времен «золотых двадцатых», окрашенные в чёрный русые волосы, запечённый пурпур помады, белёсая серость радужки глаз, прямой нос с горбинкой в тайнике складок лишнего веса, иссиня-белая кожа. Одежда сдавливает тело, булочки, образовавшиеся в дельте между рукой и грудью, ещё более усугубляют напряжение в резинках блузки, высокая талия серых твидовых брюк грозит высвободить заклёпки, издает хруст вспоротой ткани.
Минуя Дом офицеров (в омуте о нем говорилось «Рейхстаг») головокружением проносится: «знак» - навстречу идёт моя провинциальная влюблённость шестилетней давности. Он очень доступно, без всяких прелюдий и надежд, послал меня, когда мне было одиннадцать лет. Этим всё закончилось.
Вспоминая тот день сейчас, я с такой же уверенностью произношу мыслями: «знак».
Сердце подпрыгнув вздрагивает, бросается вниз наутёк, делает частые наклоны на месте, отбиваясь ударами по оболочкам внутренностей.
Навязчивая идея о том, что каждый прохожий знает о моей никчёмности только усиливается в помещениях истфака, двадцати людей, которые по очерёдности, в течении пяти лет, будут кутаться в английскую трёхметровую нефритовую черноту моего шарфа с наступлением осенних зим, впитавшихся в университетские стены.
Какой-то человек после минутной заминки на вопрос о желании быть старостой трусливо встаёт и говорит: «Ну, я могу». В дебрях невысказанного, я нарекаю его «Отсосник». Оглушить бы меня в тот момент Знанием Пяти Лет, посмотреть бы... Что это оказалось правдой, например.
Стадо нашей группы сгоняют у расписания. Различаю темноволосую девушку, которую за август месяц сумела вычислить среди будущих студентов. Она до сих пор не знает об этом моем природном любопытстве, которое заставляет из года в год делать что-то подобное, спустя мириады млечных путей, поблёскивающих свечением горючего спирта она все еще не знает об этом. Через несколько месяцев Наташа станет моей подругой, будет безоговорочно следовать моим призывам, учиться пить и вбегать в последние трамваи налету, невзирая на несмываемую грязь и бездарность моей натуры. Пока это просто прихрамывающая девушка в чёрном платье, прикрывающим дефект ее ног, со схожей на мою стрижкой и профилем украинки. Помню, что тогда, увидев, позавидовала той толике чуть большей, чем у меня, уверенности, которую обнаружила в ней.
Беспорядочной колонной мы отправились в Александровский сквер, становились в круг для пытки-знакомства. Мне досталась в пару заскорузлая деревенщина с наивными глазами, источавшими свет. Через год станет катализатором моей глубокой депрессии. Она наивно улыбается не замечая нелепости деревенского платья и туфлей. От этой улыбки всю меня окутывает стыд. Нелепая улыбка будет служить каждому обездоленному, терпящему крушение меж её ног, как знак клейма «Лёгкая Добыча». Она будет провокатором и смутьяном, курить днями и ночами в нашей квартире, пить стаканами водку; закуска — глубокий вдох до поглощения — О., которую не узнает ни один среди рассеянных обездоленных по побережью её ног.
Я отвечаю что-то. Слова вязнут в липкой поверхности воздуха и моей беспомощности. Кто-то из пятен безликих пар, вырезая звуки, закуривая сигарету, произносит: «мы з ліцэя». Впервые я увидела своего одногодку, уверенно и постановочно одновременно, прикуривающего сигареты не скрываясь под покровом. Возраст, обесчестивший себя свободой, вмиг овладевает мной.
Это был вызов. Все это понимали (синдром боязни делать выводы); не могли озвучить — пауза тонула в кронах деревьев, мальчик играющий с лебедем восторженно сдерживали её в буффонаде своих застывших поз.
Фигуры удаляются от фонтана, бредут в сторону перехода метро. Позор дня плещет из всех зеркальных отголосков города, потоки нечистот перекрывают дыхание, напоминают о неловкости одежд, одиночестве вечера без матери.
Комментариев нет:
Отправить комментарий