36. омут. сила

В то время, время середины третьего курса, я стала частенько посещать филармонию. Что-то изменилось во мне. Я стала спокойнее, наверное. Казалось, ничто для меня не имеет значения, не сможет сломить. Желание переспать с мужчиной трансформировалось в шаг, осуществление которого лишь усугубит мою убежденность в этом. Я шла в филармонию не только потому что хотела услышать Брамса, мадригалы Клаудио Монтеверди или неизвестных норвежских композиторов, орган, звуки которого проникали внутрь – все это было познано мною еще в детстве и подобное таинство не было чем-то новым. Я посещала филармонию в большинстве своем лишь для того, чтобы доказать себе, что могу быть в публичных местах без какой-либо лживой поддержки со стороны друзей, знакомых. 

В один из ноябрьских вечеров я впервые осмелилась прочесть стихи Ильи. Все, что он писал за последние три года было посвящено мне одной. Он не писал в последнее время вовсе, с тех пор как стал регулярно стал заниматься оздоровительным сексом. Эта женщина была ничем. После я узнаю, что у Ильи повышенная потребность в подобных женщинах без лица и мнения, которые способны лишь пресмыкаться, рожать детей. Все это после, но в один из ноябрьских вечеров, в тот вечер, когда я прочла все до последней строки, слезы и вопли о том, что никто не сможет любить меня также, также, как это делал он – все это осело на стенах комнаты, набеленных потолках. «Приходи ко мне. Ты ведь знаешь, что нужно взять?» - написала я Жене полчаса спустя. 

Он пришел в последний день осени. К тому времени я весила сорок пять килограмм и мне было мало. Обессиленная и нежелающая при всем этом употреблять пищу, я продолжала бегать около часа в день. Моим новым увлечением стало находить в гипермаркете у дома продукты, связанные с моим детством: бородинский хлеб, сыр с плесенью, огромные маслины с косточками, говяжью ветчину с кориандром, мидий и осьминогов – все это будило во мне что-то давно забытое. Я стала писать. Исключительно о детстве, давно поросших мхом связях, восприятии себя-ребенка, ночном яблоневом саде бабушек. Мне было хорошо. Я жила поглощая ежедневно вышеперечисленные продукты в крошечных дозах, восхищаясь написанным мною. Мне не нужно было поклонение кого-то – я знала, что я хотела именно такой жизни, была спокойна, писала в блоге: «Кто-то подписан на мой тамблер. Это ведь ты, да?» Илья отвечал утвердительно.

Женя пришел ровно в условленное время, время, когда я, умирая от стеснения и страха, довела себя до того состояния, когда не можешь отступить. Мы не говорили, не ласкали друг друга. Вхождение в вагину для нас двоих было самоцелью. Все это на фоне моих узких бедер и отсутствия возбуждения. Я была первой, кто вступает с ним в половую связь, он был для меня первым мужчиной. «Может быть, ты хочешь быть сверху?» - спросил он. Я лишь невесело засмеялась, опустив тот факт, что я не хочу быть с ним сейчас вовсе. Минут пять продолжалась его тщетная борьба войти в меня, поместить во мне всю длину и ширину своего огромного члена. Все эти пять минут мне было больно. Затем – в моей голове и по всему телу пробежал образ разорванной на две части жабы. Этот образ до сих пор в моих воспоминаниях. Он быстро кончил, остановился на мгновение и снова начал двигаться во мне. Его действия казались отупевшими как и все, чем он обладал. Его и моя худоба наслаивалась друг на друга, наши кости сталкивались, заставляя воспроизводить в памяти фото времен второй мировой войны, когда мертвые евреи формируют горы голых тел-скелетов. Несмотря на это, я стала ощущать, что что-то начинает тлеть во мне далеким огоньком наслаждения. Это было хорошо и я, поддавшись тлению, стала двигаться синхронно движениям тела надо мной. Это тело, за исключением его члена, становилось ничем, пустым местом. С женщиной я бы уже давно испытала оргазм. Тут, на этом диване, испытывал оргазм лишь его член. Когда все закончилось, он попросил сигарету и кофе, игнорируя мои попытки выставить его тут же за дверь квартиры. Не смотря на это, я пошла его провожать до остановки у велозавода. Меня начинало раздражать, что за какие-то тридцать минут он стал чересчур говорлив. Когда мы дошли, то из ближайших окон многоэтажки стал стелиться мотив «реквиема по мечте». Музыка окутала все пространство, Партизанский проспект, не давало думать о чем-то другом, игнорировать. Она давала лишь право быть агрессивно навязанной случайным прохожим. После этого я смутно, но начинала понимать, что буду делать дальше. 

Я пришла домой, нащупывая где-то в прожилках смелость, смотрела ”Like Crazy”2011-го годаи если бы не это, то никогда бы не сделала то, на что решилась, разрыдавшись от увиденного в фильме. Я хотела любить, а не быть машиной без чувств. Так просто и неожиданно. 

- .

- Что мне сделать?

- Что ты хочешь сделать – не вопрос, а утверждение.

- Спасти тебя.

- Знаешь, что я соврала, когда в последний раз разговаривала с тобой?

- Честно говоря, я поверил. Зачем?

- Твоя любовь убила бы меня. Что и происходило все эти два года. С тобой то же самое.

- Да, вероятно. Тебе стало легче после того разговора?

- Нет. Стала бы я писать тебе теперь?

Час назад началась зима. Я лихорадочно выбежала как есть, захватив пальто. Было жарко и квадратная коробка черного собрания нервно переходила из одной руки в другую. Мы договорились встретиться возле лицея БГУ. Никогда во мне не было столько уверенности. Черная машина с тонированными окнами замедлила ход, приглашала меня внутрь. Я шла дальше. Человек шел мне навстречу, пытался что-то сказать и я смеялась ему в лицо. Человек в белой куртке пытался прикоснуться ко мне – я пустилась наутек и он преследовал меня по пятам, переходя на параллельную сторону улицы. Все было смешно до жути. Через двадцать минут я была на месте. Все утопало в тумане и тишине, сигаретном дыме, который струился у фаланг моих пальцев. Спустя шесть сигарет он пришел. В черном расстёгнутом пальто, с заплетающимися от бега ногами. Он шел навстречу и я, безрассудно думая, что уже нечего терять, бросилась ему в объятья. Его сердце жутко билось все то время, что мы стояли обнимая друг друга. «Давно не виделись» - выдавила я губами прижимаясь к его груди. Он понял, что я имела в виду не ежедневные встречи на истфаке, а нашу последнюю встречу, не задумываясь сказал точную цифру дней и часов, что прошли после того как мы расстались на первом курсе. Всю дорогу он шел несмотря на дорогу, но лишь съедая глазами мои очертания, движения, крепко держа мою ледяную руку в своей. 

- Все это напоминает мне сцену из «Ночного портье». 

- Ты продолжаешь смотреть те фильмы, что смотрю я?

- Нет. Его я посмотрел не через тебя.

- Да, ты чем-то похож на Дика Богарда – его смех.

Мы завернули на Пулихова и мне стало страшно. Все мое тело тряслось в лихорадке – печальное последствие первого секса с мужчиной.

- Я ведь не сумасшедшая?

- Нет – он отвечал и в тоне слышалось, что он не совсем уверен. И в тоне ощущалось, что ему это нравится и он потерял голову именно по этой причине.

Когда мы пришли, я не осмелилась зажигать на кухне яркий свет лампы, поставила на стол возле раковины два хрустальных подсвечника. Газовая колонка в духе французских фильмов шестидесятых годов была подсвечена двумя свечами, обнажала тем самым свое уродство. В связи с этим казалось, что мы на заводе или в упадническом фильме центральный сюжет которого разложение людей, а не в огромной кухне сталинки с креслом у окна и чересчур высокими потолками, подвалом, люк в который скрывался под ковровой дорожкой. Ему все нравилось, не могло не нравится. Он был без ума от Квартиры. 

Мы меняли места, садились за стол, пили кофе, курили, стряхивая пепел и окурки в жестяную банку из-под швейцарских леденцов, наблюдали за процессом в турке, пересаживались поочередно на кресло, кто-то был на полу, кто-то подходил к стулу, гладил чужие волосы, целовал в голову, щеки, кто-то сидел на полу, соприкасаясь с чужими коленями. 

Я говорила о людях, с которыми была во время нашей разлуки, Ленине и дадаизме (что-то о Шопенгауэре и Камю?). Илья слушал и не смел дышать, рассказывал о лишении девственности, говорил, что все те, кто были с ним, знают обо мне и ничего из себя не представляют. 

- Я только что была с мужчиной. Можешь себе представить? Я была с мужчиной в первый раз, а теперь ты здесь, спустя пару часов, ты сидишь здесь и трогаешь мои волосы. Мне было так отвратительно, знаешь? Я хотела стать чем-то механическим. Ничего не вышло. Эта ночь разрушила все мои планы на жизнь без чувств. 

- Что мы будем делать дальше? Кем ты хочешь, чтобы я был в твоей жизни?

- Не знаю. Другом? – послышался смех, подтверждающий невозможность подобного исхода. 

- Другом? Думаешь, я могу быть другом, когда ты знаешь, ЧТО ты значишь для меня? Мне казалось, я умру от любви к тебе. 

Розмарин на подоконнике начинал благоухать, предвещая тем самым начало нового дня. Я убеждала - ему придется уехать на первом троллейбусе. Он умолял о разрешении остаться. Мы ждали, когда циферблат часов на стене дойдет до пяти двадцати, ждали конца. 

- Странно. Будто ночь перед расстрелом. Кажется, что я жду именно этого – он обнял, не найдя чем утешить. 

Я подумала, что возможно в его комнате до сих пор спит та, другая, ждет его возвращения. Было все равно. 

Мы стояли у велозавода, когда приехал первый троллейбус, битком набитый уборщиками улиц в кислотно-оранжевой форме. Он обернулся и умоляюще посмотрел в последний раз.

- Ну же. Иди! – крикнула я и будто бы на шарнирах развернулась в сторону дома, шла не оборачиваясь.

Через несколько часов он напишет лучшее стихотворение в своей жизни. Стихотворение, посвященное мне одной.