никогда во мне не было столько силы, как в тот месяц, включая день моего приезда в минск. уже завтра начинался второй семестр, но пока я ищейкой ходила вокруг стеллажей "центральнай кнiгарнi". я ненавидела это место. все же, у меня была цель - "лолита" набокова. казалось, сам факт приобретения книги был для меня важен. на самом деле это чувство было ложным. всему виной - воздействие внешних факторов. мне не нравилась книга и фильм кубрика (в отличие от одноименного фильма 1997 года), но мне несколько раз доводилось слышать что-то наивное от Н. о моем сходстве с лолитой. должно быть, так оно и было. не исключаю и возможности (и даже всецело признаю), что и сейчас надо мной висит дамокловым мечом это сходство с величайшим и призрачнейшим манипулятором, описанным когда-либо в художественной литературе. я не говорю о внешнем сходстве, потому как думаю, что все окружающие того времени до сих пор помнят этот мой образ реинкарнированной лолиты.
прежде всего, были нидерландские яблоки и упаковка бездрожжевого хлеба в полиэтиленовом мешочке с крепежом. белый бандаж крепежа, опоясавший полиэтилен, выдавливающий пучок конечности, всегда так и останется напоминанием об эпохе, начавшейся в феврале и продолжающейся до десятого марта.
каждое утро этого знакового месяца, возведенного в абсолют, я поглощала два кусочка хлеба, поджаренного на сливочном масле (я всю жизнь буду помнить этот запах жизни и, стало быть, страсти, который сливочное масло источает в шесть утра, отбиваясь собственной пластикой от стен, половинчато выкрашенных бело-голубой эмалированной краской), и нидерландское яблоко, разрезанное на две части, огромная кружка кофе, подавляющая желание есть. такой была вся моя еда за день.
по дисциплине, в названии которой фигурирует таинственное слово "культура", необходимо было написать рецензии на пять книг по определенной теме. я тут же, припоминая своё обещание начать учиться в новом семестре, рьяно взялась за дело. избрав своей темой "архитектуру барокко" (все мои сколько-нибудь значимые темы работ на первом курсе хоть и поверхностно, но касались архитектуры), все мое свободное время этого месяца проходило за чтением и рецензированием шестьсот-четырёхсот страничных книг по архитектуре барокко. найдя только четыре, я случайно наткнулась в отделе букинистической книги в "ведах" книгу про архитектуру русского барокко. эта серая книга, с вензелями на обложке и синей сердцевиной, станет впоследствии символом моего нигилизма.
каждый вечер, когда торшер обрамлял пространство угольно-розовой тенью, когда его кисти, неуемно покачиваясь от любых изменений в потоках воздуха комнаты, я пила одну чашку травяного чая с медом (я ограничивала себя в рамках этих ежедневных двух кружек. сверх этой нормы пить было запрещено и ненужно). весь этот период растекается теперь во мне этой розовато-угольной массой, подобной тени торшера, с опиумным привкусом благовоний. впрочем, я повторяюсь.
лихорадочная работоспособность и одержимость сменялась сильными головокружениями, от которых я спасалась бегством в сон, предвкушая утро. последнее теперь не было для меня чем-то могильным, но лишь символом желанного запаха подгоревшего хлеба и жаренного сливочного масла. иногда, вместо последнего, я готовила "так называемый омлет" (это не было омлетом, но лишь одиноким и взбитым яйцом). в дни, когда наступал период лихорадочности, граничащей с истерикой, я наслаждалась мытьем, стиркой или чисткой чего-либо. с тех пор зубная щетка стала для меня неотъемлемым атрибутом уборки. и если необходимо очистить пол от скверны, то что может быть лучше, чем хлорированные вещества и зубная щетка, которая позволяет со всей своей непреклонностью отчистить каждый его атом? с тех пор возникла привычка любить белую одежду, которая может предоставить неизгладимое доказательство своей кристальной чистоты - ослепительный белый, переходящий в расщелинах теней в нежно-голубоватый оттенок.
тогда же я вновь сошлась с О. она согласилась осветлить мне волосы и, по прошествии пары недель, мы всерьез стали вспоминать нашу мечту жить вместе в одной квартире. мои отношения с хозяйкой квартиры где я жила, становились все более невыносимыми. это, несмотря на никуда неисчезнувшую закомплексованность, заставляло меня смириться с мыслью, что через пару месяцев мне придется звонить и разговаривать с несколькими десятками людей, в тщетных попытках найти желаемое съемное жильё. в феврале это было чем-то заоблачным, неясным и притуплённым, лишь изредка, в ясную погоду, появляющееся на горизонте.
приезд маман на восьмое марта было решено, в один из дней моей лихорадочной деятельности, отметить с небывалой помпой. я приготовила еду. в начале марта, в туманной мишуре дней на полурасхлябанном от недоедания и обезвоживания зеркале ванной комнаты, я обнаружила, что не осталось ни одной кости, которую нельзя было бы заметить под натянутой синей кожей. я весила сорок один килограмм и ужаснулась в тот миг тем, чем я предстала тогда, в зеркале ванной комнаты. добившись своей мечты, я осознала лишь то, что ничего не изменилось во мне, в образе мыслей и глубине познания. конечно, их прозрачность, их кристальное состояние в период данных февральских дней были неоспоримыми и до сих пор остаются неким смутным идеализированным состоянием, которое мне посчастливилось испытать в период сбрасывания оков двадцати четырех килограмм собственной вещественности. но теперь, теперь мне просто стало страшно. однажды, незадолго до приезда матери и уже после увиденного в зеркале, мне нездоровилось и кто-то в полутьме аудитории посоветовал мне съесть две дольки чеснока. все мое контактирование с призраками без лиц исторического факультета теперь заключалось в тревожных монологах, направленных в мой адрес, о том, что мне следует прекратить все это. лишь один из них ничего не говорил и все так же, вперив глаза изподлобья, наблюдал за мной. И. решил последовать моему примеру. он перестал есть или делал себе два бутерброда с сыром в день, бегал за нидерландскими яблоками и брокколи в ближайший от дома магазин. мешки по глазами выдавали его с головой.
так или иначе, совет о чесноке был чем-то новым и, разрезав две дольки на крошечные кусочки, я решила действовать, мало надеясь на улучшение ситуации. через пару минут мое состояние лишь ухудшилось и стало казаться, что все мои внутренности прожигают раскаленными щипцами. в связи с запретом, пить я не могла и, едва в состоянии дышать, через несколько часов я уснула, не надеясь проснуться. на утро мой интуитивный страх за дальнейшее развитие событий лишь усилился.
по приезду маман, я впервые позволила себе есть. мне было неловко, и эту неловкость при совместном употреблении пищи я буду ощущать постоянно. дойдет до того, что я напрочь откажусь от этой идеи и буду есть лишь наедине с собой. маман покупала мне все, что я только могла пожелать. с тех пор, как только она уехала, у меня начался первый срыв. я ела все, что попадалось на глаза, одновременно не желая употреблять это в пищу, до тех пор, пока тело по физическим своим характеристикам не могло больше поглощать в себя что-либо. организм требовал расплаты за доставленные неудобства, возвращая себе упущенные килограммы. все же, мой вес не вернулся в обратной прогрессии, остановившись на отметке пятидесяти пяти килограмм. всему виной начавшаяся сессия и защита курсовой. также это время было омрачено попытками найти квартиру. связавшись с агентством, мы подписали приговор осматривать в день по две-три квартиры. непосильный груз звонков О. взвалила на мои плечи. вконец отчаявшись после двух недель поисков (О. взяла за привычку поочередно отклонять любые предложения и я уже стала подозревать, что в этих отказах и была ее конечная цель), я позвонила по поводу квартиры на нахимова. по всем характеристикам она была для нас идеальным вариантом, но нам запретили ее осмотреть до заключения договора, которое должно было состояться лишь через две недели. мне нужно было срочно съезжать, но, после взятия клятвы у О. о том, что мы безоговорочно четвертого мая заключаем договор, несмотря на то, что квартиры как таковой впоследствии может не оказаться и все это мероприятие окажется откровенным, еле прикрытым обманом, я смирилась с перспективой проживания на улице корженевского еще две бренных недели. тем временем, я защитила курсовую и сдала несколько зачетов, купила первую пачку черного данхилла.
вечером четвертого мая мы заключили договор и на троллейбусе добрались до велозавода. хозяйка, миловидная низенькая и тощая старушка, каждодневно до этого священного дня вела со мной разъяснительные разговоры о том, как жить в ее квартире. по прошествии двух недель, когда нам суждено было впервые встретиться, она души во мне не чаяла и согласилась пойти на несоизмеримую для ее жизни уступку - зарегистрировать договор на О., так как мне все еще было семнадцать. по прибытию я поняла, что была здесь зимой, когда уговорила Н. сделать дреды. это происходило в одной из многоэтажек, которые выходят окнами на партизанский проспект и я все восхищалась тогда, что это место так близко к центру. сейчас я с О. снова оказалась здесь. вечернее солнце создавало атмосферу детских снов, от которых, проснувшись наутро, вспомнив произошедшее там, ты плачешь в подушку пять-десять минут, постепенно забывая сон. всюду были деревья, окутанные молодой листвой и цветы сирени, яблонь и каштанов, сквозь которые лучами пробивался свет. помню чувство особого тепла воздуха в тот миг - тепло чуть влажных подмышек знакомого в июньскую ночь, с которым гуляешь с раннего вечера. пройдя женский институт "энвила", который даже в это позднее время был набит выходящими и вновь приходящими девушками мужеподобного вида, утопал в вечнозеленых стриженых туях и ивах. обогнув его миниатюрное двухэтажное здание справа, мы очутились в дворике, которые был не просто большим, но бесконечным. на горизонте его обрамляли полукругом двухэтажные и трехэтажные сталинки с лепными аттиками и колоннами. на бельевых веревках между тополей, неизвестных кустарников и цветущих вишен лениво колыхалось постельное белье безымянных оттенков. кое-где у крошечных бетонных лестниц на спусках к подъездам, виднелись лепные вазы, замещавшие когда-то клумбы, а теперь, пришедшие к стадии самодастоточности по факту самого своего существование, пренебрегая растительностью в своей утробе.
я помню ликующий голос хозяйки, ее руку, указывающую на одну из сталинок: "это он!" мой голос лишь шутливо, боясь показать истинный восторг, обронил в ответ: "этот дом настоящего историка". если бы я знала тогда, насколько недостаточна эта характеристика для квартиры на нахимова, дом номер пятнадцать. квартира, которая станет мечтой и легендой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий