фуко

С первых признаков влечения, когда желанный облик только начнет отступать, когда в набегающем гуле лишь померещится настойчивость одинокого голоса, движение нежное и жестокое набирает силу, оно вторгается во внутреннее, выносит его, опрокидывая, за собственные пределы и проявляет подле него очертания идущего позади попутчика, всегда скрытого, но настоятельное присутствие которого не вызывает сомнений. Двойник на расстоянии, подобие, стоящее прямо напротив. В тот момент, когда внутреннее увлекается вовне себя, Внешнее опустошает само пространство, где внутреннее имело обыкновение хранить складку и возможность складки. 

Там ли, в этом разрыве и в этих узах, потаенно покоится принцип влечения? В момент, когда мы полагали, что ведомы вовне себя недосягаемой далью, не было ли это попросту тем глухим присутствием, которое давит во тьме всей силой неотвратимого натиска? Внешнее влечения во всей своей пустоте, быть может, тождественно тому, другому, совсем близкому внешнему двойника. Попутчик являл бы собой в этом случае влечение на самых вершинах сокровенного: оно было бы сокрытым в силу того, что дается нам как чистое и ближайшее присутствие, настойчивое, избыточное, как перегруженный образ. Следует отстранить его от себя, ибо оно все время угрожает поглотить, безраздельно ассимилировать нас. Вот почему попутчик важен нам одновременно как настоятельность, неизменно превосходящая нас, и сила тяжести, которую мы хотели бы превозмочь. Мы непреодолимо повязаны с ним сложной системой родства, которую не так-то просто поддерживать, и, однако, следовало бы снова и снова приближаться к нему, искать с ним связи, которая будет уже не тем отсутствием связи, что скрепляет нас с ним безликой формой отсутствия.