омут. язык.

Дистанцирование с И. обернулось в откровенную борьбу после моего короткого сообщения о том, что если я еще раз увижу его у подъезда, то... Что-то там. И еще кое-что. Он больше не появлялся. До того, как решиться на это, я обглодала себя со всех сторон - каждый выход на улицу, как мне казалось, был риском для жизни. Боязнь расплаты за жестокость отзывалась во мне трусостью. Страх быть убитой ножом в спину в угольной подворотне перекроил меня - ничего не оставалось, кроме как переходить в нападение. Я рассказала всем своим знакомым о возможных эксцессах, о том, кого нужно подозревать в первую очередь, если меня найдут мертвой и изуродованной на краях безымянных обочин. 

Язык также играл свою роль. В наших руках он стал негласным, но явным орудием пыток на протяжении трех лет. Будучи на белорусскоязычном потоке, я была той, кто не обронил ни слова на белорусском языке. Даже несмотря на те довольно частые случаи, когда преподаватели и одногруппники начинали бесноваться от осознания неподъемности той ледяной глыбы, которую они ощущали во мне, я оставалась непреклонна. Вся эта истерия и глумление лишь разжигали мою решительность. Но это вовсе не означало, что мне никогда не хотелось ответить на это немое “Почему?” в их взглядах. Они бы и сами могли, если бы были в состоянии провести параллель между человеком, который не говорит по-белорусски и тем, кто говорит только на нем - на этих двух полюсах были мы с И. Он с первых дней зарекомендовал себя в ипостаси носителя этого языка. Мне же, в силу необъятного желания автономии и катастрофичной по самой своей природе мысли о вмешательстве кого-то в крупицы моих идей, было нестерпимо сносить влияние кого-то другого, инородного.

Но все было напрасно - И. только раззадоривало то, что я безукоснительно бунтую, восстаю против всех. Он находил в этом лишь очередную причину для обожания, приторно сладкую иронию, которую смаковал что есть сил. Очевидно и то, что он в полной мере понимал, что это лишь одно из немногих доказательств того, что я его признаю. Действия И. возвели его в ранг моего личного и неприкрытого врага, с которым приходилось считаться. 

Так мы плыли по размашистым волнам войны. Три года беспокойных битв без права на поражение друг другу.