омут. пена.

     Все началось с водных процедур, которые, как мне казалось, сулили расслабление. На занятия я не ходила, чтобы оградить себя от неминуемого стресса, связанного с учебой. Необходимо было стать никем и я, набравшись духа и изрядно покраснев на кассе, выбрала себе из нескольких видов дешевых пен для ванн лавандовую. Сиреневая упаковка станет символом моих каждодневных трехчасовых похождений в ванную комнату. Уловка была в том, чтобы пена составляла половину того сосуда, в котором я утопала, переваливала  тело до беспамятства, окуналась с головой, считая секунды. Это была истерия амебы, которая хочет забыть наваждение и чувство, когда от одного всплывающего слова, эпизода, ты неминуемо всецело наливаешься кровью. 

       Мое тело парализовала эта дрожь сердца. В ванной с лавандово-злаковым экстрактом все становилось проще. Горы пены имитировали дородное состояние, практически чувство материнской утробы. Вечерами и утром я постигала в тысячах кубометрах пены что-то исконное. И до тех пор, пока сердце не стало давать сбои, я тешила свой отключившийся мозг испарениями в ванной комнате, мастурбацией с помощью струй, источаемых кранами и вентилями бесчисленных контрастов теплоты и холода.

         Не помня себя, я перестала есть. Все казалось бессмысленным. Как человек, достигший на тончайшей грани состояния воссоединения со своим телом и душой, я была уверена, что ничего не существует в реальности. Есть лишь бесчисленные оргазмы моего тела, влага, низвергающаяся из меня, кранов, чайника, турки. Это было дребезжание жизни, которое, должно быть, испытывают пресыщенные кролики, улитки и все те похотливые существа, которым мое состояние, имей они изъян, называемый разумом, считали самоцелью жизни. 

       Это  же время стало отправной точкой для еще одного моего помешательства - кофе. Маман купила мне турку в конце августа с прочным дном - символ бессонных ночей в будущем и пачек сигарет, улетучивающихся с неимоверной скоростью. Но все это после. Пока - этот стальной шедевр вдохновил меня пойти и выбрать первую пачку итальянского кофе. И я стояла и не помнила себя - впервые мне удалось расслабиться в магазине. Пить кофе мне казалось престижным и элитарным занятием, непостижимым для людей, не имеющих вкуса. Казалось, что можно существовать только на кофе и забыть о еде. Что и делала. 

          Иногда, поздно вечером, мой телефон разрывался от истошных криков. Не отвечала. 

        И. стал следить за мной.  Куда бы я не пошла, он всегда выуживал меня из толпы, молча шел по пятам. Впервые это случилось, когда я, приняв ванну и надев прозрачную турецкую рубаху, распахнула окна. Выглянув оттуда во двор, на меня уставилась сгорбленная тень с поднятой головой; в руке тлела сигарета. Отбежав от окна, словно от чумы, и погасив торшер, я бегала по комнате в свете огней фонарей. Широкие рукава рубахи комично разлетались, добавляли шутовства сцене. 

     Чуть позже, после нашей первой вылазки с Н. на документальные короткометражные фильмы Кшиштофа Кесьлёвского, я неохотно брела домой. Проходя арку, пробуравившей дом целиком, уже знала, что он там, нервно курит. Когда же опасения оправдались, стала проваливаться в лихорадочный ужас. Ключи не выуживались из сумки, путались в пальцах. Я спросила только лишь "что?", с целью не умереть от страха в тишине наших пересекшихся взглядов. Ответ - молчание в налитых слезами глазах.  

      Все время до - бессмысленное блокирование позывов думать об И. Бегая по комнате и выплевывая ругательства в его честь - я запрещала себе вспоминать.