приливу быть.

Суповой набор вынужден распроститься с материнской утробой, пуховой утварью тахты. Сомнамбулически идти по коридорам, пересекая арочные расплывчатые тени, кое-где изгибаясь в тупые углы, вместо дверей, падать вниз по лестнице, холодить отдельные участки стоп, пальцы, железными изломами ступенек. Ждать в отвращении приближения мгновения завтрака. 

Когда думаешь, то механически хочешь вытянуть из себя всё содержимое, ещё не побывавшее внутри. Ненавидеть всё, что потенциально может стать завтраком. Ненавидеть чай, который разжижает съеденное. Оно поддаётся, разбухает в воздействии. 

Сидеть прямо нестерпимо. Хочется вздёрнуть ноги под себя, втискивать их в впадину живота. Апатично не фиксировать подношения ложкой (вилкой) ко рту. Этот подход, я узнаю потом, схож с фазой опьянения, когда ещё на дне брезжут огни дзена, но уже начинает подмывать внутренности — приливу быть. Теперь же, головокружение, сонный дурман слабого ребёнка, доходит до максимума, когда стоишь в прихожей, накидываешь на себя слои верхней одежды, шапки-презервативы, шарфы-висельные верёвки с дополнительным эффектом жжения. Мечтаешь лишь о том, чтобы выйти, вдохнуть воздух без высокой концентрации отходов, название которому «люди». 

Запихнуть шапку на самое дно портфеля, развязать шарф, теперь болтающийся двумя концами без всякого дела-удушения. Идти вечно. Не заворачивая за забор школы, идя сквозь города и снег. Туда, где ранняя весна, солнце без тусклых утренних сумерек. Без всего того, что есть здесь. Без того места, где я живу. Уничтожить.