день саранчи, натанаэл уэст

„Он вышел на остановке Вайн-стрит. На ходу он изучал вечернюю толпу. Многие носили спортивные костюмы, которые на самом деле не были спортивными. Их свитера, гольфы, легкие брюки, синие фланелевые пиджаки с медными пуговицами были маскарадными нарядами. Тучная дама в капитанке плыла в магазин, а не к причалу; мужчина в охотничьей куртке и тирольской шляпе возвращался не с гор, а из страховой конторы; девушка в брюках, теннисных туфлях и яркой косынке только что покинула коммутатор, а не корт.“




„Но вздохнуть - легко. Что может быть грустнее подлинного уродства?“




„Она нажала ногой выключатель, скрытый в корнях кустарника, и ряд придонных фонарей осветил зеленую воду. Предмет оказался дохлой лошадью, вернее - ее реалистическим, в натуральную величину, изображением. Над чудовищно раздутым брюхом торчали прямые негнущиеся ноги. Похожая на молот голова была свернута набок, и из мучительно оскаленного рта свисал тяжелый черный язык.“




„После нескольких банальных номеров с папиной бородой и супом актеры подошли к своей теме вплотную. Было ясно, что вся семья желает Мари, но Мари желает только девочку. Прикрывая свою деятельность салфеткой, отец щиплет Мари, сын пытается заглянуть в вырез ее платья, мать гладит ее по колену. Мари, в свою очередь, тайком ласкает девочку.“




„Гомер выбрался из кровати по частям, как неотлаженный робот, и потащил свои руки в ванную. Пустил холодную воду. Когда раковина наполнилась, он погрузил руки до запястий. Они тихо лежали на дне, как пара странных водяных животных. Когда они совсем замерзли и покрылись мурашками, Гомер вытащил их и спрятал в полотенце.“




„Когда ванна наполнилась, он влез в нее и погрузился в горячую воду. Он закряхтел от удовольствия. Но сию же минуту могли начаться воспоминания - сию же минуту. Он попытался одурачить память, залив ее слезами, и извлек из себя рыдания, как всегда втихомолку ерзавшие в груди. Звук получался как у собаки, лакающей овсянку. Он сосредоточился на том, какой он одинокий и несчастный, но это не помогло. Мысли, которые он отчаянно хотел прогнать, ломились в его сознание.“




„Продовольственный магазин Санголд был просторен и ярко освещен. Вся арматура сверкала хромом, а пол и стены - белой плиткой. Цветной свет софитов играл на витринах и прилавках, оживляя природные краски снеди. Апельсины купались в красном, лимоны - в желтом, рыба - в бледно-зеленом, яйца - в кремовом, бифштексы - в розовом.“




„Но беспокойство отняло у него даже эту иллюзию - уснуть он не мог. Он закрыл глаза и попробовал нагнать на себя сонливость. Переход ко сну, прежде не требовавший усилий, превратился в какой-то длинный сверкающий туннель. Сон бал в дальнем конце - размытое пятнышко тени посреди ослепительного блеска. Он не мог бежать - только полз к черной крапинке. Он уже почти отчаялся, но выручила привычка. Она сокрушила сверкающий туннель и швырнула его во тьму.“




„Глядя на нее, он почему-то был уверен, что у губ ее - соленый вкус крови и что она должна ощущать упоительную слабость в ногах. И хотелось не вызволить ее из топи, а затолкать поглубже в теплую трясину и там держать.“




„Со ступеней храма он разглядел вдалеке дорогу, обсаженную черными ломбардскими тополями. На ней он и потерял кирасир. Он двинулся сквозь чащу колючих кустов, старых задников, железного хлама, миновал остов цеппелина, бамбуковый частокол, саманный форт, деревянного троянского коня, лестничный марш барочного дворца, начинавшийся в клумбе бурьяна и кончавшийся в ветвях дуба, часть станции «14-я улица» нью-йоркской надземной железной дороги, голландскую ветряную мельницу, скелет динозавра, надводную часть «Мерримака», угол храма майя и наконец вышел на дорогу.“




„Никто ее, в сущности, не слушал. Все с головой погрузились в наблюдение за тем, как она улыбается, смеется, трепещет, шепчет, негодует, закладывает ногу на ногу и сбрасывает обратно, высовывает язык, расширяет и прищуривает глаза, встряхивает головой, расплескивая платиновые волосы по красному плюшу спинки. Странным в ее жестах и гримасах было то, что они вовсе не иллюстрировали ее рассказа. Они были почти беспредметны. Ее тело как будто понимало, до чего глупы ее слова, и пыталось возбудить слушателей до состояния всеядности. Сегодня ей это удавалось; никому и в голову не пришло смеяться над ней. Единственное, что они сделали, - это еще теснее обступили ее кресло.“




„Прибывали все новые и новые группы зевак, целыми семьями. Он заметил, как они преображаются, влившись в толпу. Пока они были сами по себе, они выглядели робкими, чуть ли не боязливыми; но, став частью толпы, они становились наглыми и задиристыми. Счесть их безобидными ротозеями было бы ошибкой. Они были ожесточены и свирепы - особенно люди средних лет и пожилые, - и сделали их такими скука и разочарование.“




„Прибыв сюда, они обнаруживают, что одного солнца - мало. Апельсины надоедают - и даже груши авокадо и плоды страстоцвета. Ничего не происходит. Неизвестно, куда девать время. Для досуга они не оснащены духовно, для наслаждений - денежно и физически. Неужели они надрывались всю жизнь ради какого-то убого пикника?“