35. омут. желания.

Тем летом я нашла себе швею, которая на протяжении двух месяцев воплощала в жизнь мои идеи. Костюмы с укороченными брюками, платья начала 20-х годов с матросскими воротничками, комбинезоны из «Соляриса» цвета белоснежной человеческой кожи, платья простого кроя из индийского стрейча – это и многое другое было куплено у нее за смешные суммы. Я подбирала ткани – она формировала из них оболочки для тела. Что может быть проще и лучше? Пакеты для тела, которые не ощущаешь на себе, будто бы только ты и ветер, будто только ты и природное вокруг и в тебе самой. 

Моим научным руководителем стал семидесятилетний старик в полном рассвете сил. Бывший декан факультета, он преподавал в Берлинском университете и был в комиссии «ДААД», он создал белорусскоязычный поток и с шутками-прибаутками читал цикл лекций об истории стран Западной Европы и Америки двадцатого века, говорил «Ваймарская рэспублика» таким масленым и трескучим одновременно голосом, что это можно было слушать вечно. Кажется, нас связывало то, что мы двое считали эту самую Ваймарскую рэспублику микромиром, колодцем без дна. Он дева – я телец. Что может быть более закономерным? 

- Я ничего не знаю про архитектуру Ваймарской республики, так что возьми историческую тему.

- Я хочу писать только об архитектуре Веймарской республики. Пожалуйста, дайте мне возможность продолжить то, что я начала год назад и вы не пожалеете. 

- …Посмотрим, что из этого выйдет. В следующий раз я жду от тебя всю курсовую. Я ничего не смыслю в культуре, но хочу увидеть твой результат. 

Так научный руководитель стал потакать и защищать мою очередную прихоть – заниматься архитектурной мыслью Веймарской республики. У него не было выбора. Я телец – он дева, а это значит, что нет ничего невозможного для тельца и размеров его желаний, претензий, размеров поощрения их девой. 

В это же время, я встретилась на лестнице взглядом с мальчиком, спускающимся к выходу. У меня только начинались пары. На третьем курсе все меняется. С первой смены мы перешли на вторую и учились с половины третьего до половины девятого, тем самым полностью прочувствовав прелесть студенческой жизни. Студенческая жизнь – это спускающаяся на город ночь, приплясывающая иллюминацией на проспектах, и источающая хохот в парках у реки, разговоры на кухнях и крепкие напитки, вечная бессонница (от счастья или несчастья) и подъем в час дня. 

Не тогда ли у меня возникло желание быть нанизанной на член? Я заранее знала, что это чувство когда-нибудь придет и я не задумываясь отдамся первому встречному, тем самым растворившись и став чем-то механическим после данного акта взросления. Секс с мужчиной в моем представлении означал именно это. И до сих пор в моем подсознании секс, как нечто объективное, – это механика будущего глазами людей начала семнадцатого века и гравюры Брачелли между строк. Оставалось лишь выбрать немногословного и слабого самца без способности к чувствам и вести нескончаемые разговоры, которые могли бы чересчур раздражать или же в которых я рисковала найти рациональное зерно. А рациональное или просто диковинное зерно всегда в моем случае грозит вызвать привязанность. 

Мальчик встреченный на лестнице постоянно задерживался допоздна на факультете, лежал на скамейках в коридорах, был избалован и носил на себе ту же улыбку, какую я видела ровно год назад у обладателя синих мартинсов в розовый цветочек. Дальше – заученные игры глаз и смешков. Эта маленькая шлюшка помахала мне в ответ, растерянно и не проявляя инициативы, которая исходила от Антона ровно год назад. Мне было неинтересно, но все же... 

С первого курса у меня был один малознакомый друг. Что-то происходило между нами по накатанной дорожке. Все эти посредственные гнусности про странный взгляд и одинокую меня. Мне нравилось: его длинные волосы, рост, узкая линия улыбки, его балтийские корни. Все моя крошечная коллекция мальчиков – это, за редкими исключениями, инкубатор высоких и худых мальчиков с длинными волосами и женственными чертами лица, необремененных интеллектом, а потому прекрасных и считающих меня странной и мрачной. И «ты не должна так делать» и «какое смешное название - Версаль. Что это вообще такое?» и «можно мне потрогать твои волосы на прощанье? Я через неделю навсегда уезжаю в США» и «я хочу тебе подарить камею». 

Малознакомый друг, словно ленивое животное, ходил вокруг меня на протяжение нескольких лет, обремененный очередными серьезными отношениями (на самом деле – явление явно противоположное той характерности, которую я считаю определяющей для подобных людей, их неспособности не только к чему-то основательному, но также к чему-то кроме симулирования темперамента, желаний, чувств), но спокойно выказывающий мне знаки внимания. На третьем курсе было то же самое. 

Мы слишком долго разговаривали каждый вечер. Он считал меня гуру в сфере аниме, говорил, что я похожа на главную героиню «Экспериментов Лейн» - что еще хуже, чем считать меня странной. Но главное было в другом – он был как раз тем образчиком слабого самца, в котором я нуждалась. Никто с маленькой буквы – так хорош, что я едва в него не влюбилась. Неприступная принцеска мучила меня чуть больше двух месяцев, а потом, когда медлить и набивать себе цену было уже невозможно, громогласно объявил, что он не может быть со мной, несмотря на привязанность и кто знает что еще, - у него есть девушка и он не может с ней расстаться. Я только смеялась в ответ. Как еще можно отреагировать на воспринятые чересчур всерьез мои/его действия? Все это было поверх реальности, игрой и ничем иным. 

Одновременно я начала общаться с тем самым маленьким мальчиком. Женя был девой и метр восемьдесят шесть в длину – знак зодиака и цифры, которые меня преследовали словно наваждение. В то время я воспринимала диалоги с кем-то лишь с точки зрения моего основного предмета рассуждений: быть нанизанной на член – обыденно и ясно. Это желание, когда-то казавшееся неправдоподобным и навязываемым обществом с пеленок каждой особи женского пола, почти до тактильного отпечаталось на мне в те месяцы поисков члена. Я плохо ела, мало спала, теряла вес. Иногда я не могла по три-четыре дня сомкнуть глаз и потом отключалась на пятнадцать часов. В одну из таких ночей мне снился Кирилл, идеализированный Кирилл в весеннюю пору, уносящий меня от проблем, укутывающий чем-то, после чего остается одна беззаботность и едва уловимое, а потому нестерпимое, желание. Что-то сродни первых побегов желания обладать. Я проснулась со слезами на глазах, ополоумевшая от несбыточности сна. 

С.П., входивший когда-то вместе с Наташей в нашу святую троицу, буквально через неделю после этого сна пригласил меня к себе. Он жил с Кириллом больше года в трехкомнатной квартире своего дяди, который в небольшом чулане пытался когда-то построить адронный коллайдер. Я была там несколько раз и после каждого посещения у меня обострялась поверхностная влюбленность и чувство заброшенности, невозможности что-либо изменить. Что и говорить? Теперь я хотела его так, как не хотела еще никого. На улице Карла Маркса, меня, сомнамбулическую, но все еще продолжающую грезить об утренней одноместной палатке и Кирилле в ней, со мной, чуть не сбила машина. Все стало важным, весомым: его руки, губы и вся та сопливая чепуха, которая может быть связана с человеком как единицей отсчета. Вся эта чепуха была невероятна и недосягаема. Как когда-то с Антеро, я не могла поверить, что, чуть более, чем год назад, имела с ним непосредственный контакт. Все это усугублялось тем, что я помнила не только и не столько слова, но прикосновения, т.е. желала его на инстинктивном уровне, а не как что-то аморфное, глубоко духовное. 

После пар мы поехали к ним всей той компанией, которая была в Осовце на археологической практике. Илья был в вагоне метро вместе с нами. Я шепнула на ухо С.П.: «Надеюсь, он не едет к тебе». «Этого бы никогда не случилось» - он отвечал со смешком в глазах. 

Если вы способны вообразить танцы нескольких мальчиков девятнадцати-двадцати лет в зале с включенным светом и обставленном в духе Советов восьмидесятых годов, то вам ничего не стоит восстановить структуру этих наших посиделок. Реки алкоголя произвольно лились в их глотки. Я наблюдала как заунывны фразы и мысли людей, сидящих вместе со мной за столиком на японский манер – привилегия трезвого человека. Что-то о Достоевском вскользь и Кирилл говорит «к черту Достоевского!» - было ли это отсылкой? Чуть более года назад мы сидели с ним в беседке у костра и читали «Бедные люди» и «Белые ночи». Я запаздывала, не давала перелистнуть очередную страницу, мне нужно было остановиться, степенно проникнуть в каждое слово. Повсюду было томление жаркого лета и сверчки под каждой травинкой, которые разжижали и так до предела расплавленный воздух. Теперь не было ничего или желанное было слишком близко, слишком обожествляемо, чтобы подойти и сказать прозрачное «Я хочу переспать с тобой. Один раз, не более. Позволь мне сделать это. Мне интересно и точка».

Люди разбредались по комнатам, оставляя нас одних с С.П. Щелкнул замок – я не заметила подвоха, разговоров полушепотом-полумолчанием. Подумать только, как я была беспечна! Даже этот звук закрывающейся на замок двери не мог пошатнуть мою веру в нашу ничем незапятнанную дружбу с С.П. Я до сих пор помню запах его майки, которая была на мне – запах одетой однажды и заброшенной в комод на несколько месяцев вещи. 

Я пыталась заснуть, когда на мне, уже в полусне, оказались чужие руки. Уговоры с придыханием в ухо: 

- Нет. Что скажет на этот счет Наташа?

- Какая разница? Мы с ней не вместе.

- Я не могу. 

- Почему?

- Я никогда не хотела тебя, ты же знаешь. Тем более, я девственница. 

- Брось. Чем вы занимались с Кириллом год назад? 

Вновь руки и дыхание, словно со мной хочет переспать змеиное гнездо. 

- А ты спроси у него. Он тебе расскажет, если ты мне не веришь. У нас ничего не было. 

- Так я тебе и поверил… Значит нет? 

- Да. 

- …Точно нет?

- Прекрати. Ты совсем дебил? 

И так далее и тому подобное. Я стала снова думать о том, как все просто и обыденно, и что все нежеланное притягивает к субъекту, словно магнит, и что мне стоило возненавидеть Кирилла, чтобы он пришел ко мне, и что мне стоило возненавидеть Кирилла, чтобы не соглашаться остаться здесь на ночь. Транспорт должен был начать ходить через час. Я заставила себя заснуть и через тридцать минут проснулась от кошмара – мне снилось, что все, что происходило ранее, продолжает фальшиво повторяться, изламывая действительность. Я знала, что кричать не стоит, что нужно говорить как можно спокойнее, просить открыть дверь. Казалось, никогда я еще не чувствовала себя такой слабой и униженной. 

Все напряжение, которое я до сих пор подавляла, обрушилось с удвоенной силой, когда я вышла из дома. Мои ноги подкашивались - небо цвета фуксии, а потому победоносное, предвещало скорый рассвет. Никогда небо не было так красиво. Наверное, все дело в районах – самые уродливые районы вроде Малиновки, в котором находилась я в тот момент, обладают привилегией лицезреть лучшие рассветы и закаты, и то что после и до. Наверное, все дело в особенности созерцать предрассветное небо через окна изрядно потрепанного жизнью троллейбуса. Я – как троллейбус – потрепанная жизнью и не имеющая право на сожаление и проявление чувств. 

- Как все прошло? – говорила Настасья, полуспящая и полуразбуженная, в обрамлении своих взлохмаченными смоляных волос,  когда я упала на неразложенный диван.

- Лучше не спрашивай – слова утрамбовывались в плотность подушки, в которой утонул рот.

    Я видела их. Видела их после пар, медленно спускающихся в сторону реки. Я дышала им в спину – нам было по пути. Илья шел с той самой афганкой с вечной улыбкой на лице по направлению к Свислочи. Что-то рушилось, я обгоняла их, смотрела перед собой, чувствовала смущение и что-то победоносное рядом,  не могла поверить. Погремушкой в моих мыслях шуршало новое, до того неизвестное чувство – желание приобретения собственности. Я ощущала первый побег во мне. Илья был моим – теперь все стало ясно. Он шел по тому же пути, что и я – выбрал безмозглую игрушку для секса.

Женя пришел ко мне, стриг волосы – элементарная уловка в виде приказа, которая разрешена лишь странным людям, которые  не в себе: «я хочу, чтобы ты постриг мне волосы. Сегодня же». Я взяла его за руку на мосту у Судмалиса и до Бобруйской мы шли, обсуждая что-то бессмысленное. Не думала, ничего не чувствовала и когда на горизонте показался его троллейбус, то я набросилась на его губы, язык. Он последним вошел внутрь троллейбуса, я не смотрела вслед. 

У дома из красного кирпича на Ульяновской слезные каналы среагировали на что-то, стали выделять постыдную жидкость. «Антеро! Антеро! Антеро!» - призыв, что-то сродни защитной реакции, в ночном воздухе и во мне, в каждом фонарном столбе и источнике света. Ульяновская, Пулихова, Судмалиса, Станиславского, Фабричная, Велозаводская, Нахимова – вместилище моих слез.