На дворе начало октября и я хожу в белых варежках по факультету. Мой шотландский шарф на ком-то еще. Каждое утро, уходя на занятия, я смотрю в зеркало и восхищаюсь. С каждым утром мне все больше хочется поиметь саму себя, никому не отдавать. Вешу сорок три килограмма и любое употребление пищи сторонними людьми считаю оскорблением, направленным в мой адрес.
И. который день пытается подойти ко мне, обмолвиться ходя бы несколькими фразами. Слова и проговаривание в уме: в голове, на полу, в ванной комнате, отражении себя в зеркале, на улицах, на стыке людей и асфальте под ногами.
- Тебе не холодно? – глаза до краев наполнены стыдом и страхом.
- Нет. – то ли в уме, то ли в слух, то ли во вздохе, то ли в сорвавшемся сердце.
Мы играли в игру. На семинарах по средневековью мы играли в игру, вцепляляя в глотку друг другу. И. начал первым. Я пару занятий раздумывала, стеснялась, умоляла себя обронить хотя бы пару слов, за которые насчитывались баллы. Начала позже всех, накручивая баллы за немыслимые предположения, которые надстраивались над крупицами средневековых законов. И. и я упражнялись в своей экстраординарности, И. и я ждали семь дней в неделю начала очередного семинара, чтобы вновь слышать голос, чтобы вновь кому-то из нас взять верх, победить в очередной схватке. Преподаватель, подобно рефери, неделю за неделей оглашал итог наших битв.
Первая консультация у своего будущего научного руководителя. Я говорю, что уже год хочу писать у нее, мечтаю о ее участии в моей жизни, мечтаю о том, чтобы она приняла с пониманием то, что я хочу писать о культуре Веймарской республики. Бедное нелепое создание с семитскими чертами лица, с семитским отчеством, с семитским ростом и семитским возрастом говорит: "Я сделаю все, чтобы оправдать ваши надежды". Едва успев это обронить, я понимаю, что необходимо убегать настолько быстро, насколько возможно. Мои предчувствия панических атак никогда меня не подводили. Иногда это было нечто, подобное тине и растянутое на несколько дней, когда все будто замирает и ждет, впиваясь взглядом в циферблат. Иногда это было так же внезапно, как крупный план в любительской видеосъемке. Так было и в этот раз. Я бежала в отчаянной попытке успеть войти в квартиру до того, как это случиться. Заткнув свой рот шарфом где-то на полпути, чтобы люди не слышали обезумевших воплей, все стало не таким уж и скверным. И хотя я больше ничего не осознавала, ноги несли меня сами. Я знала точно, где мне стоит быть, что дает мне силу все эти месяцы. Квартира на Нахимова была объектом, в который не успели влюбиться. Такой несмелый процесс моей влюбленности в нее, такая трогательная она сама, будто бы осознающая, что стоит мне ее полюбить, как по мановению ока все те, кто в нее войдут, станут такими же безумными влюбленными, вожделеющими ее. Чтобы полюбить по-настоящему нельзя погружаться сразу, второпях. В этот октябрь я только начинала ласкать ее колени. В октябре я только начинала отчаянно кричать и рвать на себе одежду, волосы, не помнить себя. Потом, через пару часов, все становилось немного чище. Иногда совсем белым-бело.
У О. ночевал мужчина. Теперь она зашторивала бесполезные до этого момента жалюзи, которые делили комнату на две неравные половины, считала себя лучше других по причине влюбленности, обладания мужчиной, наличием сексуальной составляющей в ее жизни. Из кроткого, как мне казалось ранее, создания, она превратилась в моих глазах в своеобразного колонизатора, духовно воздействующего на меня. Мы не разговаривали больше, не желали доброго утра и ночи друг другу. На выходные она уезжала к родителям и после каждых таких выходных мое состояние, в противовес ожиданиям, лишь ухудшалось. Я курила ночии дни на пролет, ”Einstürzende Neubauten”, «Joy Division» и ”Death in June» на автоповторе доводили меня до бурных истерик, немого исступления, приступов счастья, задушевных разговоров с вымышленным другом. Я начинала думать про мосты, веревки, наполненные ванны с колыхающими на поверхности, словно водоросли, безжизненными волосами, сердечные приступы, машины на полной скорости, вагоны на полной скорости и тому подобном. Эти образы стали частью меня, когда в ноябре ко мне приехала маман и мой нервный срыв начался прямо в гипермаркете. Я не могла остановиться, рыдала среди стеллажей в Гиппо на Рокосовского, умоляла маман убить меня – классика жанра. Беспроигрышный прием при манипуляции людьми.
Волшебное стечение обстоятельств – я преуспеваю на семинарах по истории Речи Посполитой, пишу итоговые работы лучше всех или наравне с И.. Преподаватель, которая год назад называла меня Хохотушкой и Когдажетыстанешьготовитьсяксеминарам? и без конца делала замечания, теперь пела хвалебные гимны в мою честь, ставила рейтинговую десятку.
На выходе из аудиторий, в лестничных пролетах, по ту сторону витража с Франциском Скориной – одинокий И. во внутреннем дворике, запорошенный первым снегом. Отвожу взгляд. Тут же Н., прямо возле моего уха: «Смотри! Там Илья… Так красиво!»
Я читала книги. Книги, рекомендованные к прочтению, книги, которые мог рекомендовать лишь телец, книги про Восток и метафору секса во плоти. Коран как венец биполярного расстройства, Коран в слюнявом переводе Крачковского в ушах при пробежке, «Повесто о Гэндзи» как средство от скуки, «Речные заводи» как средство от хандры, «Цветы сливы в золотой вазе» как средство стимуляции мастурбации - все это и многое другое я читала без остановки, не знала, что буду делать то же самое, когда стану учителем истории, что буду спрашивать про шлюху в «Над пропастью во ржи» у средненьких учащихся и они с готовностью будут отвечать, делать сообщения про Йоджи Ямомото. Двоечники будут выбирать к прочтению гейские повести Томаса Манна, отличники будут выбирать романы Кобэ Абэ и смотреть «МоНоНоКе» и сниться мне в эротических снах.
Я ведь сделала все как вы и хотели, Учитель?
Кто-то сокрушался: «Неужели ты не замечаешь, что он разговаривает и задает вопросы только тебе?» Кто-то думал: «Он как будто невзначай заметил, совершенно не смотря при этом на меня, о том, как я секунду тому назад поправляла волосы». И этим кем-то последним, конечно же была я сама.
В любом случае, мы встретились один на один двадцать четвертого декабря в день сдачи зачета по его предмету. Я - совершенно не готовилась, он – выдумал, что будет принимать нас по одному. Я была третьей. Два моих предшественника прошли процедуру за пять или семь минут. Наш разговор продолжался два с половиной часа. Я – решительно отказалась отвечать на вопросы по теме, настаивая на том, что он обязан поставить мне зачет или я никогда не сдвинусь с места, он – стал рассказывать о попытках самоубийства в ванной и о том, что те, кто стоят за дверью, должно быть меня уже ненавидят. С тех пор я буду думать, что я знаю его лучше других, что эти два с половиной часа были нашим двусторонним откровением друг у друга, с тех пор пятьдесят человек, стоявших за дверью будут думать, то мы переспали. И. будет встречать меня по ту сторону с не сходящей усмешкой, состоящей в пропорции пятьдесят на пятьдесят из ревности и злости.
Тридцатого числа я узнаю, что О. собрала вещи и к моему приезду в Квартире от нее не останется и следа. Так было лучше всего. Пустынный угол комнаты и тишина, наполняющая уши ватой. В этом семестре я вновь не сдала источниковедение, которое пересдавала в августе. Не сдала его и при очередной пересдаче через неделю и пока я готовилась к предпоследней возможной попытке остаться в стенах университета, в моей голове бегущей строкой пробегали варианты последующего суицида. Пересдачу назначили на восемь часов вечера, чтобы нервная система накалилась до предела. Я знала всю книгу наизусть, когда раздался звонок и в телефоне зазвучал успокаивающий голос маман, пытавшийся до тактильного укутать с головой человека. Это довело меня до предела. Я обвиняла себя, ее, семью во всех смертных грехах, заверяла, что покончу с собой, если через несколько часов вновь провалюсь на экзамене, бросала трубку, слушала плач в ответ, шла на истфак полностью удовлетворенная и умиротворенная.
Пять или шесть неудачников у дверей в ожидании вердикта и единственное, произнесенное с лукавой ухмылкой «Сдала», адресованное мне. Я парила возле резиденции президента, охмелевшая от счастья.
Тогда же маман нашла мне новую соседку. Она была на год младше меня, когда-то в прошлом - одноклассницей А.К., училась на биофаке первый год. Единственное на тот момент воспоминание о ней – как она на летней открытой площадке города Б. просит парня, стоящего рядом, сделать ей засос на шее. Он с готовностью выполняет. Я стою возле и наблюдаю за тут же побагровевшим островком на ее шее.
Она приехала вместе со мной из города Б. и означала возрождение жизни. Н.Б. тут же исправила все неудобства, которые образовались из-за отъезда О. Всегда улыбалась и подобрала правильный пароль к вай-фаю соседей сверху, разговаривала со мной еще час после того, как мы погасили свет, говорила «С легким паром!», после того как я приниму ванну, все свое свободное время разговаривала со своим парнем по скайпу, с готовностью принимала предложения выпить. С самого начала у меня было лишь одно основное условие – Н.Б. никогда не должна зашторивать чертовы жалюзи, разделяющие наши комнаты на две неравные половины.
Мы отмечали ее день рождения в середине марта, а на утро с жутким похмельем начинали клеить белые обои в нашей комнате, слушая весь день концерт «Руки вверх» и постоянно шутя. В тот день я впервые узнала, что поклейка обоев может быть не началом конца, как это было с О. С последней у нас было три совместные вылазки с целью улучшения нашей квартиры. В самом начале вы покрасили батареи и двери. Затем, в сопровождении кислых мин О., начали клеить обои на кухне. Завершать пришлось мне в одиночку. Через пару месяцев я одна двумя слоями покрасила совмещенную с туалетом ванную комнату. Все два дня, что продолжалось последнее действие, О. сидела в кресле на кухне и курила, пялилась в ноутбук.
Н.Б. была другой – идеальной соседкой. Мы как-то на автопилоте распределили обязанности, что было странно. Она предугадывала каждое мое движение, подавала все, что нужно еще до того, как я об этом подумаю, подпевала приставучим песням «Руки вверх», фотографировала растение и книги, которые хаотично во время все новых наших посягательств на слой пожелтевших обоев в цветочек были помещены на подоконник.
Месяц спустя я познакомилась с еще одной Н. Она училась на третьем курсе филологического факультета и была пустышкой. Что может быть хуже филолога? Пожалуй, только журналисты. На первом и последнем нашем свидании я оказалась у нее дома. Трёхкомнатная квартира возле станции метро «Автозаводская». Ее мать – фанатичка-искусствовед, свихнувшаяся на ортодоксальном христианстве - должна была вернуться через два часа. В те минуты я ощутила себя погруженной на самое дно котлована, доверху наполненного грязью. Н. на «Автозаводской» была ограниченной и просила разрешения меня сфотографировать. Я не понимала, что делаю и зачем все это затеяла, хотелось сбежать, ничего при этом не объяснив. Мы зачем-то целовались в тот момент, когда в дверях показалась ее мать. Всегда меня спасают такие неожиданные приходы домой кого-то третьего. Как только я вышла из дома, то тут же удалила телефон Н. из контактов. Искренне хотелось выблевать из себя все произошедшее, связанное с ней.
- Мои одноклассники говорили, что А.К. хорошо целуется – говорила соседка Н. в один из последующих дней.
- … не так уж и хорошо – роняла я на автомате, понимая только во время грозовых раскатов смеха Н., что проговорилась о своей бисексуальности.
Я стала болеть какой-то странной болезнью, в тот месяц, кончались сроки сдачи курсовой. Дописав ее еще в марте, семитская женщина, покровительства которой я добилась, просила о кое-каких изменениях. Где-то две недели температура моего тела находилась на отметке тридцать семь. Потом головные боли не прекращались еще столько же. Набивая желудок всевозможной едой, я пыталась избавиться от странной болезни, взамен этого успев прибавить к своему весу семь килограмм. Родители подарили мне айфон и мне начало казаться, что все одногруппники меня ненавидят. Семитская женщина выразила готовность быть моим научным руководителем и дальше. Я не стала говорить, что в следствие того, что на специальность истории искусства подала заявку одна лишь я, ее точно не откроют и мне придется переходить на кафедру истории нового и новейшего времени. Такое было наше однобокое прощание.
В это же время мы с Н.Б. стали каждый вечер бегать до торгового центра «Беларусь» и обратно, спускаясь с горочки под сопровождение включающихся по всему проспекту фонарей, обозревая прекрасный вид. «Я не могу без пробежек. Это как наркотики!» - слышался где-то в коридоре восторг тупенькой афганки с самым низким баллом при поступлении на истфак, которую поимел каждый прохожий. Я начала ненавидеть ее с тех самых пор. Может раньше? Может, когда она не могла промолвить не одного внятного слова, сидя со мной за одной партой на парах по английскому языку и просила помощи? Может, когда я увидела, как она здоровалась с И. так, будто приветствует восход Солнца?
Мы были счастливы с Н.Б., падали от усталости каждый вечер после пробежек. Начался период сдачи зачетов. Н. Б. всегда, когда наступала это пора, ходила на отработки по различным предметам. Но отработки по физкультуре – неувядаемое явление, сопровождающее всю нашу историю соседства. Я стала готовиться к предстоящему спаренному зачету, где фигурировал телец, исповедавшийся мне несколькими месяцами ранее. Теперь он преподавал нам историю Латинской Америки с древнейших времен и до конца Нового времени. В этот раз я решила пойти другим путем и вызубрить весь рекомендованный им учебник. Надеяться на разговор один на один не приходилось, так как в этом же кабинете будет сидеть как минимум еще один преподаватель, которым нас запугивали на протяжении всего семестра.
Неделю я не выходила из квартиры и готовилась без остановки. Странным образом, мой исповедавшийся друг в этот раз, в противоположность предыдущему зачету, решил отправить всех на пересдачу. Тот же, кем нас запугивали, был наоборот очень добр и практически все выходили с его положительным решением, материализовавшемся в зачетке.
Я вошла последней и успешно ответила про Египет. По стечению обстоятельств все ушли и мы вновь остались одни. Начала отвечать под постоянный аккомпанемент выпадов со стороны чересчур говорливого тельца вроде: «Вы знаете больше, чем все те, которые отвечали мне сегодня вместе взятые, но зачет вы от меня не получите… Вы верите дате, которая упомянута в книге или тому, что сказал я на лекциях?» «Я верю книге, конечно же» - отвечала я, нахально всматриваясь в его глаза. Спустя час подобной борьбы и личных вопросов с его стороны, в моей зачетке стоял его зачет. Кто из нас двоих был более удовлетворен в тот момент, когда он выводил «зачтено»? Я уже подходила к дому в тот вечер, когда меня осенило – стоило бы И. умереть, как я тут же безвозвратно в него влюблюсь. Я повторила это вслух, тут поклявшись написать когда-нибудь книгу о нас. Что и делаю.
Мы пили с Н.Б. все те дни, когда сдавали очередной зачет, а также на следующий день после таковых. Мир казался сплошным раем, Н.Б. любила Квартиру наравне со мной и я сожалела, что не могу передать ей наиболее полное воспоминание о Квартире, вживить в ее мозг частичку себя. Настал день моего рождения, в честь которого я решила купить большую бутылку Егермайстера, чтобы как следует отметить свое девятнадцатилетние. Последние месяцы я все сильнее ощущала желание покурить и шесть месяцев воздержания от курения завершились датой моего девятнадцатилетия. Н.Б. поощряла любые мои прихоти. Так было и в тот раз. Сказать, что ликер оказался на вкус чем-то отвратительным - значит ничего не сказать. Кажется, всю свою жизнь мой организм будет содрогаться, стоит мне только вспомнить его вкус или запах. В тот вечер и ночь я начала познавать, что могу употреблять далеко не весь алкоголь, который создан в этом мире. Это один из самых бессознательных вечеров и ночей, что у меня были.
За рюмкой следовала другая (даже сейчас, когда я это пишу, то мой рот будто бы весь постепенно заполняется этой сладкой гадостью, а в носу режет неимоверный запах ликера) и так, казалось, будет до бесконечности. Этот ад не думал прекратиться. После шестой нам стало мерещиться, что ликер не так уж и плох.
Наступала ночь – пора, когда наши органам суждено было очищиститься. Мы лежали на полу ванной комнаты в таком трансе, будто бы после двенадцатичасовых самобичеваний, лениво подползали к раковинам и унитазам. В самый разгар очередного моего приступа нежности с унитазом, Н.Б. куда-то исчезла. Склонив голову над своим фаянсовым другом, я смирилась с тем, что больше никогда не увижу ее живой. Мои конечности были свинцовые и все происходящее было комичным – я четко осознавала, что нас найдут мертвыми где-то через два-три дня, но не была в состоянии выползти в другую комнату. Через целую вечность я услышала, как Н.Б. нечленораздельно пела, лежа на своей кровати. Тогда же стало ясно, что мы спасены.
Я вновь наладила отношения с моей одногруппницей Н. и мы стали посещать культурные мероприятия типа постановок «Ладдзi роспачы», синхронно перечитывать книги.
Н.Б. похлопотала за меня, устроив на подработку. Я впервые заработала деньги. Никогда до этого не думала, что за четыре дня можно заработать столько, сколько мои родители давали мне в месяц. Я стала той, кто идет по улице в белом коротком платье и красными губами Лолиты Набокова с тремя порциями мороженого в рожке под улюлюканье неизвестно откуда взявшихся итальянцев, той, кто покупает серебренные кольца, десять книг в букинисте за минуту до его закрытия, несет на закате подсвечники из хрусталя, укутанные в бумагу цвета бетона. Все это – ради Квартиры. Я залезла в ее трусики в июне две тысячи тринадцатого, но можно ли было считать это любовью на том этапе?
Нет
Нет
Нет
Во время сессии мне вместе с И. поставили автоматом высший балл по философии. «Входи, тебе автомат» - бросила я ему как собаке. На экзамене по Истории Беларуси он еле слышно просил меня подсказать художников девятнадцатого века. Шевелил губами, выводя «Спасибо», когда покидал аудиторию. Этим летом он лишится девственности со своей лицейской подругой. Когда все закончится, он начнет говорить обо мне, распластавшись на кровати – так я это вижу. В августе я прочту его рассказ обо мне и доме без электричества, синих свечах и моих черно-рыже-белых волосах. В августе я проснусь в три часа ночи и через минуту на моем телефоне отобразится «я все равно тебя люблю».
Тем летом ко мне приедет Н. и бывший одноклассник будет просить выйти за него. На рассвете будут провожать мальчики арийской внешности, драться за меня в каких-то локальных потасовках, я буду терять сознание от чрезмерного голодания.
В середине сентября, вновь приехав на Нахимова и изрядно напившись с Н. шампанским в честь ее дня рождения, она возьмет с меня клятву не делать глупостей этой ночью, не писать, не звонить кому не попадя.
«Почему я ничего не чувствую?» - наберу я сообщение пару часов спустя.
Комментариев нет:
Отправить комментарий